В его дыхании отражалась та боль, которую он недавно испытал после потери своего облика святого, в который он был облачен. Ведь, в действительности, Бог нас любит, и мы должны любить его за наши плотские лишения и наш страх быть брошенным. На Христофоре лежала ноша, сродни остроконечному кресту с торчащими наружу иглами. Его нельзя было охватить, нельзя было взять удобнее, но можно было продолжать жить с ним или оставить там, где он был, чтобы время от времени возвращаться и наблюдать за тугими попытками христарадников сместить его, дабы добыть денег на очередную бутылку забытья. Христофор чувствовал всеми своими фибрами, каждой порой, как люди относятся к нему. Он был восприимчив к отношениям людей, но не боялся он тех, кто знает, что бросит. Он боялся лишь тех, кто не знает себя, свои страхи и свои действия. Сии люди вокруг него знали себя, кроме Альбины, ибо та знала, что лишь хочет напиться и забыть, да не бояться чего-то нового.

– Ну ты меня пугаешь, когда смотришь так. Давай, Христиан Андерсон, всё нормально же. Не забираю я твою Снежную Королеву. Мы там так, дурака валяли. Нам даже вожатые говорили, чтобы мы успокоились, уже вроде взрослые люди.

– А особенно как мы танцевали, мм, сказка, Дань, – ухмылка выступила, вместе с шумным, фрикативным звуком.

– Не напоминай. Ладно. Короче. Подхожу я к нашей кривоносой мисс вселенная в лагере. Как мальчик приличный, конечно, кланяюсь, становлюсь на колено, беру руку и говорю, мол, хочу быть твоим принцем на этом бале! Она же посмотрела на меня, сказала, шо занята, а в итоге сама ни с кем не танцевала, потому что корона на голове мешала. Я же подхожу на дискотеке к ней, прошу ещё раз. Нет и нет!.. ну ладно. Я только вставать, как у меня со рта жидкость начинает лезть. Думаю, что зря съел тот йогурт на второй ужин. Из меня как попрет водопад белизны, прямиком под нашу принцессу. С неё потом ещё до конца смены ржали, что от одного взгляда в туалет хочет, да не шпагу точить, а душу излить.

Меняя джойстиком выбранного персонажа и не решаясь, с кем в итоге заговорить, Хрис перевел действие на бутылку, нажал «E» и выбрал «выпить». Два кубика выдали «глаза» и результатом провала были дикие, хаотичные глотки, заляпавшие футболку и опустошившие стеклянную посудину на четверть. Персонажи переглянулись между собой и встали на свои исходные места.

– Знаешь, Хрис, ты мне напоминаешь какого-то писателя, – в руках Дани шептал шипящий швепс.

– И кого же?

– Да, не важно, просто ты как и писатели, сидишь, мечтаешь о чем-то, теории какие-то придумываешь, а жизнь, она-то здесь, прямо перед тобой. Вот, ты там говорил, что чето для ВУЗа пишешь, да?

– Ага, статьи пишу для кафедры культурологии.

– И вот ты думаешь, что твои эти Фрейды, Набоковы и как его, этот, напомни –

– Томпсон?

– … Да-да, Томпсон. Вот ты правда думаешь, что они твою жизнь поменяют? – в руках Дани танцевала бутылка водки: то бултыхаясь, то брыкаясь в его руках.

– Нет, конечно, не думаю. Слушай, зато я придумал такую вещь, как эстетическое ядро.

– Ага, помню, рассказывал. Ты типо считаешь, что в каждом событии есть своё эстетическое ядро, которое основывается на нашей памяти, наших знаниях, нашем виденье мира и нашем чувстве прекрасного. Мол, чем опытнее и умнее человек, тем больше эстетически целого он способен видеть, тем лучше он соединяет одни вещи с другими. А когда мы всё это перерабатываем во что-то творческое, то ядро может соединиться с другими. Только, скажи, в чем эстетическое ядро сейчас? Сидят 5 студентов, бухают, фактически, блядствуют, никому не интересные, никому в целом не всравшиеся. Где тут эстетика твоя?