Снаружи солнце набирало силу. Джун бродила меж рядов австралийских цветов, срезая распустившиеся бутоны. Она не знала, когда и как начать разговор с девочкой, но было кое-что не хуже разговора. Она умела общаться с помощью цветов и научить ребенка их языку.

Элис проснулась и закашлялась. В ушах шумел противный визг и шипение пламени. Она утерла холодный пот со лба и попыталась сесть. Во сне она намочила трусики; ноги запутались во влажных простынях, оплетавших ее, как живые змеи. Отбрыкнув их со всей силы, она высвободила ноги и села на краю кровати. Жар лихорадочных снов начал отступать. Кожа остыла. Рядом залаял Тоби. Элис встряхнула головой. Не Тоби. Тоби здесь нет. И мама не придет ее забрать. Ее голос больше не расскажет сказку. Папа не вышел из огня преобразившимся. Он никогда не станет другим, навсегда останется таким, каким был. Она никогда не увидит малыша. И не вернется домой.

Элис не стала вытирать слезы: пусть текут, решила она. Казалось, душа почернела и обуглилась, как морская трава в ее снах.

Постепенно она поняла, что в комнате не одна. Повернулась и увидела Гарри; тот послушно сидел у изножья кровати и ласково на нее смотрел. Казалось, он улыбался. Он подошел к ней, и Элис подумала, что он скорее похож на маленькую лошадку, чем на собаку. Как его назвала Джун? Буль-что-то-там? Гарри положил голову ей на колени. Его брови нетерпеливо подергивались. Элис не сразу решилась, но поняла, что совсем не боится, подняла руку и погладила его по голове. Пес вздохнул. Она почесала его за ухом, и он заворчал от удовольствия. Он долго с ней сидел, медленно водя хвостом по полу.

Вчерашний приезд казался далеким, будто она стояла в одном конце длинного темного тоннеля, а вчерашний день находился с противоположной стороны. Отдельные моменты вспыхивали перед глазами. Звон браслетов Джун. Ее кожа в желтой дорожной пыли.

Гарри встал и отрывисто гавкнул. Элис сидела, понурив голову и ссутулив плечи. Гарри гавкнул снова. Она свирепо взглянула на него. Он снова загавкал, на этот раз громче. Элис по-прежнему плакала, но постепенно слезы сами собой стихли. Гарри махал хвостом. Хотя он прекрасно слышал, Элис все равно вытянула большой палец вверх и поводила им из стороны в сторону. Пес склонил набок голову, внимательно глядя на нее. Подошел и облизал ее запястье. Элис его погладила, а он сладко зевнул. Девочка неохотно огляделась по сторонам.

Она находилась в комнате шестиугольной формы. Две стены целиком занимали длинные белые полки, плотно заставленные книгами. Три других стены были застеклены от пола до потолка и занавешены тонкими шторами. У одного окна стоял деревянный стол, украшенный тонкой резьбой, а рядом стоял такой же стул, выдвинутый словно в знак приглашения. Элис обернулась и посмотрела на оставшуюся стену, находившуюся у нее за спиной. Кровать была встроена в стену и опускалась на кронштейнах, как страница гигантской книги. Кто-то очень старался обустроить эту комнату. Неужто Джун сделала это для нее? Джун, бабушка, о существовании которой Элис никогда не подозревала?

Она поставила ноги на пол, оттолкнулась от кровати и встала. Гарри завертелся на месте, задышал, высунув язык, готовый идти. У Элис сильно закружилась голова; она споткнулась. Закрыла глаза, чтобы унять головокружение. Гарри встал рядом и дал на себя опереться. Когда голова перестала кружиться, Элис подошла к столу и села на стул, сделанный словно специально для нее. Она провела рукой по столешнице. Дерево было гладким и сливочно-белым, а по краю шла резьба из солнц и лун, окруженных порхающими бабочками и цветами в форме звезд. Она провела по резьбе кончиками пальцев. Стол показался ей знакомым, но почему? Еще один вопрос, ответ на который был ей неведом. На столе стояла чернильница и баночка с ручками, цветными карандашами, восковыми мелками, тюбиками с краской и кисточками. Рядом аккуратной стопкой были сложены блокноты. Элис перебрала карандаши – всех вообразимых оттенков. В другой баночке стояла перьевая ручка. Она открутила крышечку и провела по тыльной стороне ладони тонкую черную линию, любуясь видом мокрых глянцевых чернил. Пролистала блокноты – чистые, белая бумага манила что-нибудь написать.