– Тут раньше была колокольня.

Элис подскочила.

– Прости. Не хотела тебя напугать.

Гарри тявкнул при виде Джун, неловко застывшей на пороге с тарелкой тостов, политых медом, и стаканом молока. По комнате разлилась сливочная сладость. Элис ничего не ела со вчерашнего дня: они останавливались на заправке, и там она перекусила черствым сэндвичем с веджемайтом. Джун зашла в комнату и поставила на стол тарелку и стакан. Ее руки дрожали. Волосы украшал желтый лепесток.

– Давным-давно Торнфилд был молочной фермой, и эта комната считалась одной из самых важных в доме. Здесь висел колокол и оповещал всех обитателей поместья о начале и окончании дня и времени трапезы. Его давно сняли, но, бывает, ветер подует, и я будто его слышу. – Джун засуетилась и подвинула тарелку ближе к Элис. – Мне всегда казалось, что в этой комнате как внутри музыкальной шкатулки.

Джун огляделась, принюхалась. Подошла к окнам и раздвинула шторы.

– Окна открываются вот так, – сказала она и указала на задвижку, при помощи которой открывалась верхняя треть окон.

У Элис загорелись щеки. Джун подошла к ее кровати, а Элис отвернулась и на нее не смотрела. Краем глаза она увидела, как Джун сняла с кровати белье, скомкала и без лишних слов направилась к двери.

– Я буду внизу, когда закончишь завтракать. Тебе неплохо бы принять душ. Я принесу чистую одежду. И белье. – Она кивнула. Взгляд был далеким и отстраненным.

Элис выдохнула. Значит, ничего страшного, что она намочила постель.

Когда шаги Джун затихли, Элис накинулась на тарелку с завтраком. Закрыла глаза, пожевала, наслаждаясь сладким сливочным вкусом. Приоткрыла один глаз. Гарри сидел и сверлил ее взглядом. Подумав секунду, она оторвала кусочек тоста – хороший кусок, толсто намазанный маслом, – и протянула ему. Мирное подношение. Гарри аккуратно взял тост у нее из пальцев и зачавкал. Вместе они доели все, что было на тарелке; Элис запивала молоком.

Тут Элис уловила сладкий запах. Осторожно подошла к окну, которое открыла Джун, и прислонилась к стеклу. Из первого окна была видна пыльная дорожка, ведущая от крыльца к эвкалиптовой аллее. Элис подбежала ко второму окну. Оно выходило на большой деревянный сарай с ржавой крышей из рифленого железа; одну стену сарая густо увивала лоза. От сарая к дому вела тропинка. Элис бросилась к третьему окну, и ее сердце учащенно забилось. За домом и сараем, насколько хватало глаз, тянулись поля, поросшие рядами разноцветных кустов и цветов.

Ее окружало море цветов.

Элис открыла задвижки на всех окнах. В комнату ворвался благоуханный воздух, пахнущий резче моря и крепче горящего сахарного тростника. Она попыталась определить запахи. Вскопанный дерн. Бензин. Листья эвкалипта. Влажный навоз. И запах роз, который невозможно было спутать ни с чем. Но следующий миг запомнился ей навсегда. Момент, когда она впервые увидела цветочниц.

Их можно было бы принять за мужчин: на них были рабочие рубахи из плотного хлопка, брюки и крепкие рабочие ботинки наподобие тех, что носил отец Элис. На головах широкополые шляпы, а руки в перчатках. Выходя из сарая, они расходились по двум ведущим в разные стороны тропинкам и рассредотачивались по цветочному полю, неся ведра, ножницы, мешки с удобрениями, грабли, лопаты и лейки. Кто-то срезал цветы, ставил их в ведра и относил обратно в сарай, а затем выходил оттуда с пустыми ведрами, чтобы наполнить их снова. Кто-то толкал тележки со свежей землей между рядами цветов и время от времени останавливался, насыпая землю на клумбы. Другие поливали участки поля, осматривали листья и стебли. Иногда кто-то смеялся, и смех разносился в воздухе, как звон маленького колокольчика. Элис посчитала их на пальцах. Их было двенадцать. Потом она услышала пение.