Когда я поднялся в свою комнату, у меня в голове носилась целая буря мыслей, которая буквально валила все на своем пути. Она была уникальной: в ней самой была другая буря, а в той – другая, и так бесконечно, бесповоротно и жестоко, а я ведь был всего лишь ребенком.

Постоянно приходили мысли о матери, отце, будущем и невыносимости жизни. В голове вертелась картина того, как я собираю вещи, убегаю жить в лес, как мать плачет, а отец угрюмо сидит на диване, сверля суровым взглядом пол. Мне не было страшно от мысли, что на меня могли напасть волки или медведь: я боялся мучения родителей, ведь даже отец переживал немало, просто, в отличие от матери, ему было чем отвлечься.

На фоне всего этого время от времени тело пробирало напоминание о грядущей лавине дерьма. В доме было слишком тихо, а так обычно бывало или когда отец был на охоте, либо когда приближался очередной конфликт. Я ненавидел это ощущение; оно не давало мне сконцентрироваться на уроках, а когда меня клонило в сон, и снизу начинали доноситься их громкие голоса – мыслей становилось больше, и мной овладевала бессонница. Как же я ее ненавидел: свет колит глаза, голова болит, а сам ничем не отличаешься от чертовых зомби. Правда, когда она проходила, наступало просто божественное время отдыха, и ничто, даже вопли предков, не могли помешать моей великой отключке.

Короче говоря, в тот день я ожидал начала еще одного цикла бодрствования, но родители решили меня пощадить: ссора так и не состоялась. Помню, я лежал в кровати с книгой, одновременно путешествуя по прекрасному миру фэнтези, пытаясь не пропустить первый крик папаши. Время проходило, и чем дольше продолжалась тишина, тем сильнее я радовался. Казалось, что мои родители решили выйти из замкнутого круга непонимания и перейти на новый уровень. В конце концов, я уже перестал читать, а просто начал представлять их примирение, как наша семья медленно, но однозначно возвращается к нормальной жизни и общению, мама улыбается по утрам, а отец целует ее перед уходом, как в старые добрые времена. В детстве сила моей фантазии была бесконечной. Я постоянно представлял прекрасные сюжеты о нашем будущем – один лучше другого, но каждый – вдали от того проклятого дома. Те часы были особенными, но чертов пессимизм, накопившийся в зеленой голове, сделал свое дело: после некоторого времени мечтаний я начал представлять менее веселые варианты развития событий. Они вполне могли пойти ругаться в нашем гостевом доме или вообще наотрез отказаться разговаривать друг с другом. Я даже начал представлять, как утром, во время завтрака, родители оглядываются, берут меня за руки и говорят, что разводятся, что для меня ничего не изменится, и что они любят меня больше всего на свете…

Хорошенько раскрутив тот портрет в голове, я ощутил такой острый страх, что меня начало тошнить. Болела голова, в горле пересохло, а руки начали дрожать. Я не знал, что делать, как бороться против поганых чувств и мыслей, как перебороть все это в себе, заглушить хоть на некоторое время. Просто удивительно абсурдно то, как человеческие мысли берут верх над разумом. Ладно, мне еще было четырнадцать, но что скажут взрослые люди, плачущие после каждого дерьма, на которое сами наступили? Если бы я был мудрее и осознавал их ничтожность, то просто заснул бы с улыбкой на лице. К сожалению, я решил спуститься вниз, чтобы убедиться, что все нормально, а заодно выпить стакан воды.

Как ниндзя, я бесшумно открыл дверь и медленно спустился по лестнице на кухню, где обычно все и происходило. Будучи детьми, в такие моменты мы обычно задерживаем дыхание, как будто оно делает нас менее шумными или видимыми. Все знают, что это иллюзия, но намного важнее, откуда она исходит… Хотя не важно, забудь. Когда я подошел к кухне, то увидел, что там включен свет, а это совершенно точно говорило, что там кто-то есть. Мы никогда не оставляли свет включенным, поскольку на него слитались твари и обращали внимание дикие животные. Несмотря на все это, факт оставался фактом: свет горел, дверь была приоткрыта, а тишина стояла мертвая. Я был хитрым и все равно продолжал передвигаться тихо и медленно, как будто готовился напасть на жертву, как хищник. Подойдя к двери, я прислонил к ней ухо и начал подслушивать, но доносился какой-то непонятный странный звук. Разговор я точно бы различил, а это означало, что родители вместо разговора занимались чем-то непонятным, либо там был только один из них. Радовало то, что ссоры все же не было, и ничто не мешало просто войти внутрь. Я открыл дверь, и передо мной появился самый страшный портрет из всех, что я видел. Даже на войне, когда перед моими глазами летали отрубленные руки и ноги, пронизывали уши крики, полные агонии и безысходности, когда во сне приходили призраки убитых мной врагов, мне не было так страшно, как в тот день.