– Чем? – сказала она, широко и страстно улыбнувшись, как вдруг ее лицо изменилось. Она посмотрела на меня с осуждением, удивлением и… Одним словом, она возненавидела меня так же быстро, как заинтересовалась.

– Очевидно, не знаешь – как ни в чем не бывало сказал я, отдалившись от нее. – О дешевом флирте обычно вспоминают с сожалением, а о романтике – с ностальгией. Красивее тебя я никого не встречал, но, не пойми меня неправильно, с помощью обычных слов ты умудрилась исказить собственную красоту.

– Да пошел ты! – крикнула она, спустившись со стойки. Было ясно, что она всего лишь импульсивная, простодушная красавица, переменчивая как осенняя погода.

– Ну да, конечно – улыбнулся я, чувствуя себя неприятно, но выносимо. – Я не хотел нагрубить, но ты сама решила станцевать с жизнью не в том темпе – сурово посмотрев ей в глаза, ответил я. – Прости, если обидел. Выпивка за счет заведения.

Все случилось очень быстро, и она еще не осознавала, что именно. Она просто стояла, смотря мне в глаза, держа сумку у груди дрожащими от злости руками, но на ее лице я видел лишь обиду. Она была не плохой, только слишком легкомысленной. Мне часто казалось, что мои действия больше выглядели как осуждение и были высокомерными, но при любом раскладе, если человек думает, что танцует с жизнью, он хотя бы должен знать движения.

Домик в лесу

Часть вторая

Жизнь – это танец, музыка… Звучит как философский трактат, Вэл, и, кстати говоря, из тебя вышел бы неплохой мыслитель, если бы ты вышвырнул из своей головы всю эту тупую романтику. Тебя наверняка заденет то, что я сейчас скажу, но если бы не она, то наша длинная разлука не была бы для тебя такой болезненной. Ведь жизнь учит нас мыслить трезво, а ты превратился в какого-то меланхоличного персонажа из фильмов про войну. Ну, знаешь, как те, что возвращаются домой, понимая, что все их послевоенные предвкушения на самом деле чушь, и война – лишь очередная интерпретация мира, только без боевых действий. Не смотри так, она изменила и меня, но поверь, если бы тогда на вокзале я был на твоем месте – принял бы выбор, каким тяжелым он ни был… Считаешь, что я бросил тебя, но это не так, да и вообще, судить меня, не зная причин действий – несправедливо. Можешь злиться, но это факт, а я человек, который говорит прямо, сам знаешь…

Что касается… Черт, ты столько всего наговорил, что я не знаю, с чего начать. Странно, что я был для тебя авторитетом в университетские годы. То, что ты сказал, для меня похоже на признание, которого никогда не стоит делать. Может, я и был для тебя кем-то особенным, но мне непонятно, почему ты говоришь это сейчас. Хочешь сказать, что я больше не тот, кем был, или узнать, что я тогда думал о тебе? Ты ведь отлично помнишь меня: угрюмым, но очаровательным при хорошем настроении, загадочным, потому что держал при себе мнение, высказывая его только в идеальный момент, превращаясь из молчуна в великого оратора и мыслителя. Всем нравилась моя дерзость: она была действительно мастерской, ведь на самом деле при всех конфликтах я боялся, что обосрусь, но все равно лаял на всех, как бешеный пес. Все считали меня бесстрашным, но только потому, что я был дерзок. Знаешь, в чем была моя фишка? В снисходительности. Нет ничего сильнее снисходительного гнева: он четко дает понять, что ты готов на все… И все же, братишка, на самом деле я никогда не был таким, хотя уверен, что все, в их числе и ты, воспринимали меня именно таковым, каким я себя показывал. Мной управляли страх и одиночество. Нужно было найти место, где бы я чувствовал комфорт, вот и пришлось стать тем, кем восхищаются обычные, обыденные люди. Не закатывай глаза, эти слова доносятся с высоты, с которой я на всех глядел. Видишь ли, когда глядишь со стороны, видишь шире, а когда свысока – больше. В те времена я одержимо пытался делать и так и эдак, превосходя людей из толпы. Не злись, ты не был для меня одним из них, наоборот, редким мужским экземпляром, вымирающим видом, и без тебя мне не удалось бы стать тем, хотел. Когда ты просил у меня советы, раскрывал передо мной душу – я понимал, что все делаю правильно. Скажем так, из всех только твое мнение давало сил притворяться дальше, давить на газ, не боясь последствий. Можно сказать, ты помог мне стать человеком, и больше всего нравилось, что ты никогда не задавал вопросов: не пытался узнать, кто ты для меня, что я о тебе думаю, к чему иду и откуда. Твоя бескорыстная и, порой, слепая дружеская привязанность вместе с острым рациональным умом всегда восхищали меня, но вот сейчас, как ни грустно это признавать, ты размяк, брат. Не стоило тебе идти на войну…