Ну да ладно. Вернемся к главной теме нашего разговора, хоть я и многого еще не сказал, но все же рассказ моего детства сделает это за меня. Может, тогда ты наконец поймешь, с кем имел дело и почему все случилось так, как случилось…

Отлично помню те минуты материнской радости, когда отказал отцу в уроках стрельбы. Еще не успев утереть слезы, маленькими ручейками полились новые, но в тот раз их вытолкнула наружу настоящая радость. Она положила дрожащую от предвкушения скорого конфликта руку на мое плечо, неуклюже и нежно погладила меня и начала собирать со стола. Мой папаша смотрел на нее таким сердитым взглядом, что мне становилось не по себе. Он даже перестал жевать, а его набитый мясом рот делал его физиономию еще страшнее. Собирая со стола, мама пыталась не смотреть на него, делая вид, что все в порядке, хотя даже такому мелкому, как я, было понятно, что очень скоро в очередной дом наполнят крики. В такие моменты я чувствовал себя таким беспомощным и жалким, что становилось противно. Так сильно хотелось избавиться от страха о грядущем, исправить ситуацию, хоть как-то повлиять на то дерьмо, что происходило дома, но я не только понятия не имел, что делать, да плюс ко всему боялся, что отец взбесится, и все станет еще хуже. Не знаю, как было в твоем идеальном детстве, но в моем – отец просто рвал и метал. Единственный плюс был в том, что он нас не бил. Со временем все чаще казалось, что он перейдет эту черту. Знаешь, мне всегда хотелось, чтобы он наконец сделал это. Дал бы по морде мне или матери, выпустил из себя демона, раз и навсегда дав понять, кто он, но нет… Мы видели только звериный, полный гнева взгляд, слышали грохот от его ударов по столу, стене и всего, что попадалось под руку, благодаря Бога, в которого никогда не верили, что вместо всего этого барахла не оказались мы сами. Тебе не понять это чувство, оно лишь для избранных, вроде меня и матери – тех, кто по-настоящему ненавидит неопределенность. Такое происходило каждый раз, когда речь заходила обо мне и моем будущем, но не в тот вечер. Папаша сидел за столом, уставившись в одну точку, не прожевывая то, что уже медленно начало гнить во рту. Мать, ожидая первых слов скандала, все интенсивнее убирала со стола и, пытаясь прихватить последнюю тарелку с мясом, подпрыгнула от резкой хватки отца.

– Я все еще ем – сказал он после нескольких секунд пережевывания и проглатывания еды, побывавшей у него во рту не меньше пяти минут.

Мать стояла ошарашенная, не в состоянии сказать ни слова, а папаша все смотрел ей в глаза, крепко сжав руку.

– Принеси мне пиво – хрипло сказал он и, отпустив ее руку, начал резать стейк.

– Мам, а можно мне газировки? – дрожащим голосом сказал я, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку.

– Только сегодня – сказала она, погладив меня по голове. – Если пить вечером, от нее может заболеть живот, милый.

– Спасибо, мам – мне стало спокойнее, когда она мне улыбнулась.

Я посмотрел на отца, который молча уплетал мясо, повесив голову над тарелкой, и мне стало не по себе. Он ел быстрее обычного и не разрезал мясо, а просто набивал им рот. Еще с детства я обращал внимание на такие детали, пытался осмыслить их, найти связь с человеком и его мышлением. Никто не делает что-то просто так: каждый ест, говорит, двигается и думает по-своему, и я всегда хотел понять, что за чем следует. Тогда еще не особо понимал, что стояло за странным поведением отца, но оно вызывало во мне тревогу, как будто готовя меня к надвигающейся буре.

Мать уже несла мне газировку, как я встал из-за стола и, сказав спасибо, поднялся в комнату. Помню, когда я уходил из столовой: мне все время хотелось повернуться и посмотреть на отца, увидеть, смотрит ли он вслед за мной или нет, но я сдерживал себя, одновременно пытаясь осмыслить тот момент. Конечно же, его поведение я так и не смог истолковать, ведь мне было всего пятнадцать или, может, четырнадцать… Сам уже не помню, ну да какая разница…