Песок – откуда в дворце песок? – взвился облаком. Он врезался в лица, царапая кожу, проникая в рот и глаза. Слуги закричали, кто-то упал, охранники выхватили копья. Факелы на стенах мигнули и угасли, оставив зал в полумраке, где мерцание золота лишь усиливало ощущение кошмара.

– К принцессе! – выкрикнул капитан стражи, но голос его захлебнулся в завываниях ветра.

Несколько воинов бросились к возвышению, где сидела Тияна, но было уже поздно. Слишком поздно. В самом центре бури, точно в сердце пульсации сил, открылся разрыв – и из него шагнул Он.

Гор.

Имя ещё не прозвучало, но его присутствие опрокинуло порядок в зале сильнее, чем ветер. Он не шёл – возник. Как будто не вошёл, а был всегда – просто стал видим. Его фигура медленно обозначилась в вихре: высокая, словно высеченная из неба, с белыми волосами, что светились сами по себе, словно отражали не свет факелов – исчезнувших – а свет иной, внутренний, первозданный. Каждый его шаг звучал, как удар времени по камню.

Никаких доспехов, короны, регалий. Но взгляд… Он был достаточно тяжёл, чтобы заставить опустить глаза даже самых надменных жрецов. Даже тех, кто считал себя приближенными к богам. Никто не осмелился назвать его по имени, но все – на каком-то древнем, подсознательном уровне – знали: это Он.

Он не смотрел по сторонам. Не удостаивал вниманием ни визирей, ни полководцев.

Он смотрел только на неё.

Шаг, второй – и рука поднялась. Не угрожающе. Не властно. Просто – протянулась, как жест выбора. Прямая, открытая ладонь. Пальцы – крепкие, но тонкие – будто не для меча, а для весов. Рука бога. Или судьи.

И эта рука была обращена не к трону. Не к власти.

К Тияне.

– Твоя кровь гнила, – голос его был ровным, без ярости, но в этой ровности звенело отвращение, как лезвие, отточенное до беззвучия. – Но ты ещё не осуждена.

Он сделал шаг – ни угроза, ни милость. Просто констатация силы. Не силы грубой – силы бесповоротной.

– Ты – плоть лжеца. Того, кто носит моё имя, как маску, и клянётся небесами, которых никогда не видел. Ты – его кровь. Его дочь. Его наследие.

Он смотрел на неё, как смотрят на трещину в храмовой колонне – зная, что виноват не камень, а тот, кто скрыл изъян под золотом.

– Но даже в гнилой земле прорастает зерно, если дать ему свет. Или пепел, – добавил он, чуть тише, почти как бы себе, с оттенком иронии, в которой не было ни смеха, ни облегчения.

Молчание заледенело.

– Ты пойдёшь со мной не как пленница. Как орудие. Мир давно отрёкся от истины – и я отрёкся от мягкости. Тебе не дарована пощада. Но дарована возможность. Будет много боли. Будет унижение. Свободы – не будет. Но искупление возможно. Возможно.

Он склонил голову, будто прислушиваясь к чему-то незримому, далекому, как песок в крови веков.

– Ложь – затаилась в сердцах. Истина – забыта. Но я – помню. И теперь ты будешь частью моей памяти.

Пауза. Вдох. Его голос стал как рассвет – холодный, безжалостный, неизбежный:

– Ты идёшь со мной. Не потому что я выбрал тебя. А потому что другого выбора – больше нет. Ни у тебя. Ни у мира.

– Это… это похищение! – выдохнул кто-то из придворных, голос его сорвался на фальцет. Он отшатнулся за колонну, будто слово могло защитить лучше, чем стража.

Слуги дрожали, жрецы метались, словно забыли свои молитвы. Кто-то попытался встать между ним и Тияной, но пламя упавшего факела лизнуло полы его одежды – и страх оказался быстрее долга.

Она не пошевелилась.

Тияна стояла на ступенях, спина прямая, плечи обнажённые, бело-золотое платье всё ещё тяжёлое от утренних ритуалов. Лицо – спокойное. Не камень. Но сталь.

Сердце билось. Слишком громко. Она слышала его пульс в висках, в горле, в пальцах. Но не дрожала. Не позволила.