– Я – тот, чьим именем твой отец кроил мир под себя, – отрезал Гор, и голос его стал тверже. – Тот, кого превратили в эмблему на печати. Того, кого забыли, но чьей тенью прикрываются, когда нужно скрыть страх.

Она шагнула ближе. Лицо – открытое, дерзкое.

– А теперь ты решил мстить через меня? Я для тебя что – знамя для марша? Или щит, пока не найдётся настоящий враг?

– Ты – трещина в фасаде, – тихо ответил он. – Уязвимость во лжи. Отвергнутая, но не сломанная. Потому – ценная.

– Какая честь, – усмехнулась Тияна, – быть трещиной. Зато не маской, как ты.

Он наклонил голову, чуть – как в знак уважения, или сожаления.

– Ты не он, – сказал он.

– Конечно, не он, – отрезала она. – Я не прячусь за титулы.

Пауза.

– Докажи, – просто сказал Гор.

Песок под ногами скрипел, как старое предсмертное пророчество. Шаг за шагом они углублялись в безмолвие, где даже ветер казался уставшим говорить. Днём здесь пекло небо, ночью – звёзды, но сейчас была та зыбкая граница между: жар ещё не отступил, тьма ещё не пришла. Только тени – длинные, как сомнения.

Гор шёл впереди, будто пустыня расступалась под его сандалиями, не смеясь осыпать его пылью. Высокая фигура в тёмно-золотом – воплощение упрямой решимости. Ни одного взгляда назад. Ни одного слова.

Тияна – чуть позади, упрямо ровняя шаг, несмотря на боль в ногах и жгучее раздражение в груди. Она не просила идти. Она не соглашалась. Но она и не сопротивлялась – ещё одно упрямство, её личное. Пускай. Пусть ведёт. Пока.

– Ты хотя бы знаешь, куда тащишь меня? – наконец произнесла она, не пытаясь скрыть язвительность.

Гор не остановился. Только бросил через плечо:

– Туда, где пыль не врёт. В отличие от людей.

– Очаровательно, – фыркнула она. – Значит, весь мой род, по твоей логике, – ложь, а песчинки – носители истины?

Он слегка повернул голову. Достаточно, чтобы она увидела золотой отблеск в глазах.

– Истина – это то, что остаётся, когда исчезают дворцы, титулы и ритуалы.

– Ага. И ты, конечно, её главный пророк. Или жнец?

– Весы, – ответил он. – Не пророк. Не бог. Но если чаша перевешивает, я кладу на другую – то, что нужно.

Она усмехнулась, горько.

– Надеешься уравновесить мир мной?

– Нет. Я надеюсь, что ты не окажешься пустой гирей.

Тишина снова заполнила пустыню, но теперь она не была молчаливой. Она была натянутой, как тетива между ними.

Они шли. Туда, где начиналась правда. Или конец. Одно другому, возможно, и не противоречило.

Песок здесь был белее костей, выбеленных временем и солнцем. Он не просто хрустел – он трещал под ногами, словно рассохшиеся свитки древних пророчеств, которые никто не читал, но каждый боялся забыть. Пыль поднималась в воздух и оседала на коже, в глаза забивалась соль и молчание, тяжёлое и липкое, как дыхание давно забытых богов.

Гор шёл впереди, будто его шагам не нужно было направление – будто сама пустыня знала, куда он идёт, и отступала перед ним. Его силуэт – высокий, ровный, будто вырезанный из солнечного камня, – не качался и не спотыкался ни разу, несмотря на зыбкость под ногами. Белые волосы – немыслимо чистые среди этой бури – не трепал ветер: казалось, пустыня уважала его слишком, чтобы прикасаться без разрешения.

А Тияна… Она шла следом, ни на шаг не отставая, но и не приближаясь. Ни слова. Ни вопроса. Только взгляды, которые время от времени бросала ему в спину – острые, колючие, как песчинки, летящие в лицо. Не знала, кем она теперь была. Пленница? Вряд ли – оков не было. Свидетель? Возможно. Но свидетель чего? Суда? Мести? Перерождения?

С каждым шагом её раздражение росло. Не от жары – от молчания. От этой походки, уверенной, будто он имел право. От этого сияющего профиля, будто выточенного для того, чтобы им восхищались, но не противоречили. От осознания, что он ничего не объяснил. И при этом вёл её за собой, как будто она – принадлежит ему.