Старики… молились. Без слов. Без обрядов. Их губы шевелились, но не произносили имен. Ни Гора. Ни Осириса. Ни даже проклятого Ра. Будто забыли – или боялись, что их молитвы услышат.

Ни храма. Ни стражи. Ни надежды.

Только жара, впитавшаяся в каждый камень, и песок, который уже начал хоронить эту деревню, как хоронят ненужные воспоминания.

И в этом пейзаже, выжженном до тишины, Тияна почувствовала себя не принцессой. Не избранной. А посторонней. Чужой под чужим солнцем.

Из-за полуразрушенной стены, где остов пальмы заменял стражу, вышел человек. Старик. Его движения были неторопливы, почти церемониальны – не из гордости, из привычки. Посох, на первый взгляд обычный, был выточен с редкой тщательностью: вдоль всей длины шли вырезанные знаки, истёртые пальцами, временем, ветром. Он не столько опирался на него, сколько сливался с ним – как будто дерево росло из его ладони, а не наоборот.

Одежда была простой, выцветшей до серого цвета пепла, с заплатами, будто за каждую из них приходилось платить собственной плотью. Его лицо было усеяно глубокими морщинами, но в этих складках не было жалости – только усталость и тяжесть чужих лет, прожитых поверх своих. Глаза – тусклые, но ясные. Не безумные, не потухшие. Глаза, которые всё уже видели – и всё же вышли посмотреть ещё раз.

Он остановился перед ними. Смотрел сначала на Гора. Потом на Тияну. И в этом взгляде не было страха. Ни почтения. Только тихая оценка. Как земледелец смотрит на небо перед засухой: он не может повлиять, но может распознать.

Гор остановился первым. И склонил голову. Не церемониально, не театрально. Без пафоса. Просто и тихо. Это не был поклон, это был жест памяти. Жест уважения к человеку, в котором ещё оставалась суть.

У Тияны в этот момент дернулся уголок рта – она не ожидала. Гор, Бог, Судия, – склонил голову перед тем, кого в её прежней жизни даже не пустили бы за стены храма.

«Не из вежливости, – вдруг поняла она. – Из признания».

И от этого стало неуютно. Потому что впервые кто-то здесь был большим, чем она. Не по положению. По смыслу.

– Вы… странники? – Голос старика был не голосом, а тенью. Как если бы само время, иссушенное и натруженное, вдруг решило заговорить. Он не смотрел вверх – только в точку между ними, будто не желая решать, кто из них настоящий.

Тияна чуть нахмурилась – вопрос был прост, но в нём звучало слишком многое. Как будто он спрашивал не об их пути, а о сути их существования. Она хотела ответить первой, но Гор был быстрее.

– Мы ищем правду, – произнёс он ровно. Не громко, но с тем весом, с которым говорят о вещах, от которых нельзя отмахнуться. Его голос не требовал доверия – он оставлял выбор. Верить или нет – дело собеседника.

Старик усмехнулся. Резко, как хруст ветки под ногой. Без радости.

– Тогда вы опоздали… – Он качнул головой, и это движение было печальнее, чем любая жалоба. – Лет на тридцать. Или на триста. Здесь уже давно ничего не ищут. Здесь только платят. За воду, за солнце, за тишину. А правду… – Он медленно ткнул посохом в песок. – Её похоронили вместе с последним жрецом, который говорил честно.

Гор ничего не ответил. Лишь опустил глаза на песок, будто в нём и вправду можно было отыскать кости истины. А Тияна… она вдруг почувствовала, как что-то внутри неё сдвинулось. Ещё не сломалось. Но уже треснуло.

– Мы желаем остаться в деревне этой ночью, – спокойно произнёс Гор, не возвышая голоса, словно не просил, а заранее знал, что просьба будет принята. – Позволите осмотреться?

Старик задержал взгляд на нём чуть дольше, чем было нужно. В этих глазах не было страха, только усталость того, кто слишком много видел, чтобы удивляться.