– Ты сам говорил, брат, что Ростовом править хочешь. Так правь Ростовом, а Владимир – мне оставь.

– И Ростовом, и Владимиром править могу! Как батюшка правил!

Голоса становились громче. Бояре переглядывались тревожно – братья Всеволодовичи готовы сцепиться прямо за столом.

Василько слушал, но мало что понимал. Взрослые слова – "стол", "удел", "старшинство" – кружились в голове. Скучно стало. Тихонько сполз с лавки, нырнул под стол – там можно спрятаться в своем мире.

Под столом было свое царство. Полумрак, пахло воском от свечей и кожей от сапог. Через щели в скатерти пробивался свет. Василько устроился поудобнее на медвежьей шкуре, что лежала под столом для тепла.

Сверху доносились голоса – теперь уже почти крики:

– Война будет, коли не уступишь!

– Сам войны хочешь, Константин!

– Братоубийство на Руси начнется!

– Бог рассудит, кто прав!

Василько достал из-за пазухи уголек – утром стащил из остывшей жаровни, хотел Митьке показать. Нашел под ногами дощечку от сломанной лавки. Начал рисовать то, что слышал.

Вот меч – кривой, с зазубринами. Вот еще меч – прямой, грозный. Мечи скрестились. Вокруг – лица, злые, с оскаленными зубами. Еще мечи, еще лица. Война получалась.

Увлекся, не заметил, как голоса стихли. Вдруг скатерть приподнялась. Отец присел на корточки, заглянул под стол:

– Ты что там делаешь, Василёк?

Княжич хотел спрятать дощечку, но князь уже протянул руку:

– Покажи.

Взял рисунок, долго разглядывал каракули. Лицо становилось все печальнее.

– Что это, сынок?

– Война, батюшка, – прошептал Василько. – Я слышал – вы с дядей Юрием воевать будете.

Константин тяжело вздохнул, погладил сына по голове:

– Зоркий ты у меня. Да, может статься война. Но ты не бойся – я тебя уберегу. А теперь вылезай. Совет окончен.

Помог выбраться из-под стола. Бояре уже расходились, лица хмурые. Дядя Юрий стоял у двери, смотрел на брата тяжелым взглядом. Увидел Василька, лицо смягчилось:

– Племянничек, расти большой. Может, ты нас помиришь, когда время придет.

И вышел, хлопнув дверью.

***

Зима того года выдалась суровой. В декабре ударили такие морозы, что птицы падали на лету. Но Василька это не пугало – любил он зиму, снег, санки.

Однажды вечером, когда метель начала стихать, княжич выскользнул из терема. Хотел во дворе снеговика слепить – днем нянька не пускала.

Вышел за ворота и вдруг увидел – в снежной круговерти мелькнул огонек. Не простой – голубоватый, дрожащий.

– Светлячок! – обрадовался Василько. – Зимой!

Побежал за огоньком. Тот удалялся, манил. Княжич бежал и бежал, проваливаясь в сугробы. Огонек вел его все дальше от дома.

Наконец остановился, оглянулся. Кругом – белая пустота. Ни терема, ни города не видно. Только снег и ветер.

– Мама! – крикнул Василько. – Нянька Домна!

Но крик унес ветер. Холод пробирался под шубейку. Страшно стало – заблудился, замерзнет.

И тут из метели вышел человек. Высокий, в медвежьем тулупе, темная борода в снегу.

– Что, княжич, светлячков зимних ловишь? – голос низкий, спокойный.

– Я… я заблудился…

– Знаю. Видел, как ты за морокой побежал. – Воин подхватил мальчика на руки. – Светлячков зимой не бывает, княжич. Это судьба тебя водит. Проверяет – каков будешь.

– А ты кто, дядька?

– Ратибор я. Служу отцу твоему. Только в дозоре был, вот и увидел, как ты удрал. Эх, непоседа…

Нес легко, будто Василько пушинка. Скоро показались огни города. У ворот стража всполошилась:

– Княжича нашли! Живой!

В тереме переполох. Мать плакала, отец хмурился. Василька отругали, напоили горячим сбитнем, уложили спать.

А Ратибор остался в памяти – сильный, спокойный, надежный. Первый защитник в первой беде.