Лишь увидела, что я вдоволь насытился, хозяйка встала из-за стола и, прихватив мою миску с ложкой, вышла во двор – там, у небольшой печи ждали мелкие крынки для приготовления любимого в тех местах клюквенного сбитня.

Я же так и остался сидеть на лавке, совершенно ошеломлённый её рассказом. Вся та история показалась мне весьма любопытной, но как будто незаконченной.

Пётр

– И чем же ещё примечателен этот Пётр ваш? – не выдержал я и спросил хозяйку, вошедшую в дом вместе с тонким ароматом сбитня.

– Пётр, говоришь… – она наполнила и аккуратно подвинула ко мне деревянную кружку. – А ты, как пойдёшь на могилку Мишани своего, – говорит, – непременно посиди и возле Петра. Шутка ли?! – людина всю жизнь свою прокутил, а как помер – могила его вдруг болезных и недужных исцелять стала! И люди пошли к ней. Не сразу – противясь не токмо слухам всяким, но и правде даже!

Кладбище то рядом и ближе к храму священники схоронены. Так вот, там редко кого увидишь, а возле Петра – завсегда люд толпится, и могилка его – вся в цветах. На всём кладбище могила бывшего лодыря и пьянчужки завсегда самая яркая и нарядная!.. Одна-единственная… Вот диво-то! Коли не веришь – пойди, погляди, – всяко рядом с той, что ищешь».

*

– Вот те раз! – Эрн весело рассмеялся над словами дедушки, встал и продолжил распутывать сети.

Дедушка подключился к другу: достал моток нити и тщательно перебирал ячейки, разыскивая прорехи. Найдя таковую, он тотчас начинал исправлять её с помощью нитей. Кажется, то не мешало ему вести беседу.

– Так и есть! – улыбнулся Мо, – я сам удивился… «Обязательно схожу», – думаю… И на могиле той я был… Но об этом – позже. Сначала я дослушал Фросину историю.

– И что же она рассказала? – Эрн сгорал от нетерпения, ожидая интересную историю.

– Пётр тот жил один, – продолжил Мо рассказ Ефросиньи, – ничем особливо не занимался, – разве что повинных работ на барина не мог избежать, да и то – всё делал «спустя рукава». Потому махнули на него рукой – от такого работника никакого проку. Правда, человеком был добродушным, стеснительным, порой даже робким… «Без царя в голове», – говорили о нём с доброй улыбкой. Так и есть: то в одной компании посидит, то – в другой… где нальют, там и Пётр…

Люди отдыхали после тяжёлой работы, а он – почитай, всё время. Лишняя монетка у него редко водилась, потому как всё пропивал. Из дома, что от отца с матерью остался, всё, что можно продать, продал. В лохмотьях ходил, да приворовывал, – то курицу, то пару-тройку яиц стащит у кого, то в сад залезет за яблоками, да репку лишнюю из земли вытянет. Много не брал – боялся, что заметят.

Но люди-то – не дураки – знали, кто по сараям да огородам ночами шарится: ежели что пропало у кого – опять Пётр!.. Более некому. А тот – ни свет, ни заря да на Макаровский рынок пошустрее, покуда соседи только собираются. Продаст по-быстрому и назад спешит. Идёт, да здоровается со всеми, кланяется… да ещё и поможет на радостях какой-нибудь старушке.

Глядишь, к обеду у него уже и монетка лишняя, и закуска. И опять гуляет…

Бывало, соберутся мужики, да отметелят его, как следует. Один раз лошадь пропала. Как всегда, подумали на Петра, да поддали ему хорошенько. Оказалось, не причём он вовсе. Частенько побитым ходил, но зла ни на кого не держал, потому и к нему народ относился со снисхождением. «А, Петро… Да ну его!» – лишь махали рукой. Ругались, но прощали…

Пётр же – слова плохого никому не скажет, прямо зла не сделает… Разве что в огород залезть… Какой-то беззлобный он был, беззащитный даже: набедокурит, а потом – ходит, голову понурив, да с виной на лице… Ходит, глаза прячет: чует ⎯ виноват. И заглаживает: то на огороде у кого работает, то калитку чинит кому, али сарайку… Когда ⎯ заставят, когда обратятся за помощью, а когда и сам напросится.