Никто не видал, как батюшка по кладбищу бродил, но Марфа сказывала – вернулся он сам не свой. Весь бледный, да чем-то шибко взволнованный… – молчит всё и ни на один вопрос не отвечает…

Короче, отпели да похоронили Петра… Со всеми почестями. А у того – ни родственников, ни друзей достойных… – никого по-настоящему близкого. Так, собрались деревенские, да похоронили. Повспоминали Петра, посочувствовали ему – о покойных ведь плохо не говорят – да и разошлись.

– А поведала ли Марфа? – не выдержал я, – что там, на кладбище с Макарием-то стряслось? Неужто жене тайну сию не открыл?

– А-а-а… – засмеялась Фрося, – любопытный ты наш… Само собой, поделился… а та – со мной.

«Иду, – говорил он Марфе, – а у самого сердце в груди бьётся, вот-вот выпрыгнет. Где же мне тебя похоронить, грешник ты наш? Где же то место, что колено моё преклонит? Что же это за место такое? И есть ли оно тут?»

Долго ходил по кладбищу взад-вперёд – всё приглядывался ко всякому месту, да к сердцу своему прислушивался – авось святой, что приходил, даст ему знак.

Всё обошёл – никаких подсказок. «Неужто туда и приду нынче, где ты погиб, Петро?!» – поймал себя на мысли, идя от церкви в сторону оврага. И тут словно кто толкнул в плечо. Обернулся ⎯ никого, да споткнулся вдруг так, что упал на четвереньки. Привстал на одно колено, смотрит по сторонам, сердечко бьётся в груди от волнения. Прямо перед ним ⎯ кривая берёза, склонившаяся над неизвестной могилкой.

Вот тут Макарий и узрел – он ведь колено преклонил пред этим местом! Всё, как сказано было! Сердце его сжалось, и слёзы на глазах выступили – стало быть, всё то правда, и сон его в точности сбылся! «А ты ещё сомневался! – обращался он к себе, ещё более преклонив к земле голову. – Эх, маленький ты человек, отец Макарий… маленький ты человек! Веры б тебе поболе иметь…»

И ведь дерево это завсегда росло тут, только вот не замечал он его прежде – растёт себе, да и ладно. От одного вида берёзки, склонившейся над чьей-то могилкой, ему вдруг не по себе стало. Точно сама жизнь склонилась пред кем-то невидимым. Казалось, берёзка нежно обнимала то место, изогнувшись вопреки всем велениям земли матушки, зовущим расти вверх, к солнцу. «Что ж это за место такое, пред которым не только я колено преклонил, но над коим даже дерево склонилось до земли? – подумал Макарий, вставая на ноги и непрерывно крестясь, – а вот ведь и место свободное, – ровно там, где я упал!..»

Вернувшись, первым делом поинтересовался, что за могилка там такая, под кривой берёзой?

⎯ Да-да-да… – качала головой Ефорсинья – ведь Марфа что-то говаривала о сынишке какого-то необычного священника… Да-да-да… Как же я могла запамятовать о том?!

Посетовала малость, да и продолжила:

⎯ Вот и пришёл он – отец Макарий – сам ни свой оттуда, – подвела итог Фрося и тут же задумалась, словно чего-то недосказала. ⎯ А знашь… ведь какая-то благодать овладела батюшкой на том месте, – Фрося осмотрелась, словно боясь, что тётка услышит её, всем телом склонилась над столом и почти шёпотом добивала исподлобья, – казалось, сам Бог в лице покровителя батюшки нашего прикоснулся к нему тогда.

Марфа поведала мне позже: «Не поверишь, Фроська, – изменился вдруг Макарка мой после того случая, ой, изменился… Всё наносное, всякая хитрость, что таились в нём – всё вмиг ушло без следа. Остался только отец Макарий, – задумчивый такой, чуток скрытный, но более добрый и к чужой боли отзывчивый. Вот ведь чудеса какие!»

Вот так-то, – Фрося вернулась в прежнее положение, поправила косынку на голове. – И ничего более Марфа не хотела мне говорить, лишь рукой махала: прости, не твоё дело, мол, родная! И я – вот те крест – никому ни слова до сего дня… Уж сколько годков прошло с тех пор, а я всё молчу и молчу, аки рыба!