Прямо в ночь поехал, вокруг – ни зги!

Марфа одно умоляла меня не рассказывать никому, – тихо прошептала Ефросинья, робко осмотревшись по сторонам, – батюшка и сам просил её о том. А я вот, – она вздохнула, опустив глаза, – не сдержалась да тебе поведала. Та поделилась со мной, а я вот – с тобой… Ох и язык, до чего ж длинный!

Ну-у, ты ведь человек пришлый… – добавила она, помолчав, и тут же улыбнулась, словно нашла себе оправдание, – пришёл и ушёл – думаю, тебе – доброму человеку – не грех тайну сию открыть. Неужель чудо эдакое так и канет в небытие?! Мужик ты хороший, гляжу, вот доверяю я тебе и всё!

– Ага, – закивал я, приложив палец к губам, – буду нем, аки рыба. Мишаню найду и прочь из этих мест – уж никогда впредь не вернусь сюда, ей богу!

– Ну и добре… ⎯ успокоилась Ефросинья. ⎯ Так вот, потом народ всякое судачил, – продолжила она. – Одни толковали – чудо, другие – дети-озорники из соседних деревень. И прежде бывало, что ребятня забиралась в звонницу через открытый люк.

А позже нашли старую верёвку – мастера оставили, что храм когда-то правили. Правда, та больно коротка была, чтоб забраться по ней, да и в месте неподходящем – сверху звонницы спускалась… Как по ней залезть?

Позже многие пытались разобраться, что по чём, но так и не смогли. Словом, кто что толковал, но случай тот народ запомнил надолго.

Так вот, в то утро, когда батюшка возвернулся, пришли люди и сказали, что в овраге Петра – местного пьяницу – нашли мёртвым. На окраине Ёгны жил он один в домишке, что от матери остался. Народ оттуда обычно идёт в Макарово через большой мост, но есть путь чуть короче – прямо к рынку, через овраг с ручьём.

Жеголость наша, – Фрося махнула в сторону оврага, – лишь по весне водой полна, а так – ручей ручьём. Иной раз и воды в нём не видать, но по болотине, что на дне оврага, просто так не пройдёшь. Вот мужики и сообразили – два больших дерева свалили, перекинули с разных сторон, снизу подпёрли, обтесали, поручни сладили… чтоб перейти можно было.

Так и ходили, особя кто по правую сторону Ёгны живёт – им ближе получается. А Петро возьми, да и сорвись! Да ведь прям на камень угодил! И ведь камней-то в округе почитай и не сыщешь, а тут лежат несколько, остальные уж люд по домам разнёс. И надо ж было угодить прямо на них! Говорят, поручень взялся поправлять, а после дождя бревно скользкое, вот и поскользнулся горемыка.

А поутру женщины шли на рынок да и увидели его внизу: лежит Пётр на спине с открытыми глазами… и улыбается. Те поначалу не поняли: дурачится поди, Петро наш. И не подумаешь ведь, что в таком месте убиться можно.

«Эй, Петро!.. Ты чего там лежишь-то? – кричали они ему, – ладно тебе… довольно притворяться… вставай, давай!» А тот – молчит, не отвечает. Женщины всё ж поняли, в чём дело: Петро-то и вправду мёртв! Испугались… Та, что помоложе обратно в деревню побежала за помощью.

Пришли мужики, достали его. И не пьян вроде… Наоборот – вымыт, выбрит и одет чистенько! Все удивились: обычно в лохмотьях ходил, а тут – при одёжке. Петро-то?! В кой-то век?! И что дивно, лежал с открытыми глазами, обращёнными в небо, а на лице – такая счастливая улыбка, поди прямо в рай попал.

Скажу тебе, покуда люди Петра к погребению готовили, батюшка пошёл на кладбище, что тут же при церкви. Макарий переживал: следовало найти место для погребения. И человек ведь непутёвый, Пётр наш, пьяница, «без царя в голове» – поди за изгородью такого схоронить полагается. Но ведь прошено за него… и не абы кем… Сердцем чуял Макарий – неспроста всё это… а сам ума не мог приложить, отчего это вдруг грешнику столько почестей?