За подлокотником медленно вырастает черная фигура. Сначала козлиная морда с высокими, закругляющимися рогами, следом покрытое клочковатой шерстью туловище человека. Вытянутая пасть раскрывается, и меж несвойственных для травоядных клыков пролезает длинный острый язык.

Во власти у Герти остались лишь глаза. Они мечутся поочередно: то на нависающего зверя, то на дверь спальни.

«Как его зовут?! Черт!.. Да как же…». – Имя нового знакомого все вертится на языке, да только вспомнить его никак не получается. Она пытается закричать: «Эй! На помощь!», однако ни писка не в состоянии вымолвить потухшие голосовые связки.

Рогатое чудовище раззявило пасть настолько широко, что нижняя челюсть, того гляди, отвалится. Тело не слушается приказов мозга, бьется в судорогах. Герти до последнего пытается вымолвить хоть один вскрик, но каждая ее потуга тщетна.

«Йонас!» – вспомнила вдруг она.

– Йонас! – кричит уже вслух.

– Герти!

Он трясет за плечи, появившийся во мраке словно из ниоткуда. Взбудораженная страхом девушка безотчетно вцепляется в него, как утопающий цепляется за спасательный круг, – тело оттаяло.

– Что, что случилось?! – в беспокойстве спрашивает Йонас.

Чуть отдышавшись, Герти приходит в чувство и, осознавая нарушение границ едва знакомого человека, отстраняется. Оглядывается: поиски зла приводят к трофейной голове горного козла на месте раззявиной клыкастой пасти. Показалось. Опять просто показалось.

Вихрь противоречивых чувств срывает с места. Толстые шерстяные носки – ничто против холодных половиц. Замерзла не она одна: Йонас взялся разжигать костер.

– Не расскажешь, что произошло? Ты кричала и билась в припадке. На мои попытки разбудить не просыпалась.

– Это все не по-настоящему, – бубнит она себе под нос, – это мое наказание… Мой лабиринт с минотавром…

– Что? – Бросив разведение огня, он устремляет на собеседницу поблескивающие словно льдинки глаза. – Что ты имеешь ввиду? Причем здесь Кносский лабиринт?

Окружение перед Герти расплывается во время откровения.

– Я не всю правду тебе рассказала. Я не просто хотела посетить Ленгрис. Я хотела… здесь разбиться.

Тишина после ключевого, переворачивающего все слова затягивается.

– Разбиться?

– На машине. Думала доехать до серпантина и гнать, что есть мочи, пока Шмель не впишется в поворот и… Без шансов на выживание.

– Но, почему?..

Вопрос заставляет вернуться во вне и перевести взгляд на собеседника.

– Скука. Бессмысленность. Жестокость. Почему нет? «Почему нет?» – спрашивала я каждого пойманного прохожего. В этом мире столько боли и зла. Как получается у них жить с этим? Откуда в них силы вставать по утрам? Как они не устали? Как хватает им духу жить так дни, годы, десятилетия? Или вы и вовсе ничего не чувствуете? Ответь мне, прошу, я чувствую себя в бесплотной пустоте, где нет никого, потому что я не слышу ответа на свой вопрос.

Он совершенно точно не знает, что ответить. Шмыгнув носом, Герти на ожидаемое молчание кивает, но вдруг Йонас отвечает:

– Забвение.

– Забвение?

– Если не слушать новости по радио, избегать сближения с людьми, не жалеть себя и отгонять всякие мысли о прошлом. Жить одним днем, выполнять рутинные дела по наитию и не задумываться. С годами к этому привыкаешь, – такое предлагает он.

Рваными рукавами лонгслива Герти вытирает стоящие в глазах слезы и с нервным смешком вопрошает:

– Что же в таком случае от меня останется? Болванчик? Шпиц?

– Зато сможешь находить счастье в мелочах, – в отличии от нее, говорит Йонас тихо и спокойно.

– Каких мелочах? – с искренней растерянностью вырывается от нее вопрос. – Кренделе с утра? Кормежке уток? Комедийном шоу ровно в семь? Этого недостаточно. Прикажешь бороться со вселенской печалью кренделем? А вселенское счастье… Разве оно возможно?