Красный телефон находится в спальне – это Герти уже успела заметить, – туда и уходит хозяин дома.

Три стрекота диска, и томительное ожидание в гробовой тишине.

– Бесполезно. Ни гудка, – по возвращении обезнадеживает он. – Пешком до общины не дойти. Обычно правят за пару часов, а тут… – По всей видимости ситуация действительно из ряда вон, раз молодой человек так взволнован. – Скорее всего произошло что-то серьезное: сход лавины или вроде того. Боюсь, ты здесь застряла.

– Ладно. Подожду здесь, пока все не наладится, если ты, конечно, не против.

Уголок его губы в усмешке дрогнул.

– Можно подумать, у меня есть выбор. Я заварю нам чай?

– А ты… можешь? Мне уже лучше, я могу… – проявляет вежливость она, на которую он снова обижается:

– Разумеется, я не немощный.

«Что за чувствительная натура?» – поражается Герти.

Вечереет в это время года в Баварии стремительно. Кровавые лучи за окном сменяет пустота гудящего мрака. За круглым столом и двумя кружками горячего чая из местных трав двое наконец находят время друг другу представиться.

– Мое имя Йонас, Йонас Фаульбаум. Здесь живу уже… – на секунду задумывается, – лет двенадцать так точно. Дом не мой, принадлежал друзьям. Одну из них… – Он опускает подбородок и чувствительно стихает в голосе. – Убили. Второй обезумел от мести и пустился по следу убийц. Предполагаемых убийц. С тех пор, а было это почти десять лет назад, мне о нем ничего не известно.

Конец истории звучит как-то совсем уж безнадежно.

– Оу… сочувствую…

– Не бери в голову. Я просто должен был объясниться за свою острую реакцию. Этот дом и все, что в нем находится, – единственное, что у меня от них осталось. Возможно, однажды мой друг вернется, я не знаю… Хотелось бы, чтобы все оставалось на своих местах.

Слишком долгая пауза едва не провоцирует Герти на ответ, но собеседник возвращается:

– Как бы то ни было, несправедливо было нападать на тебя. Еще и после аварии.

– Все в порядке, я понимаю. Пожалуй… Ладно, моя очередь… Меня зовут Герти Шмитц, и я хотела… вернуться в родную гавань, а в итоге попала в аварию. – Она в самоиронии вскинула руками. – В этом вся я.

Чуть ободрившийся собеседник усмехается.

– Куда именно? Ленгрис? – Герти подтверждает мычанием. – Немного не доехала. Сколько тебе? У меня хорошая память на голоса и имена, но тебя в школе не помню.

– Двадцать шесть, но я в нее и не ходила. Мы уехали как раз, когда мне исполнилось шесть.

– Сверстники. Школа у нас довольно неплохая, так что ты многое упустила, – в шутку говорит он.

– Правда? Расскажешь?

На удивление за чаем разговор пролетел незаметно. Невольно повстречавшиеся обсудили и шебутную жизнь в Мюнхене, и горячо любимую Герти машину, желтая груда от которой сейчас покоится где-то в снежном лесу. Отсутствующий взгляд собеседника нисколько ее не смущал, напротив, не приносил дискомфорта, как бывает обычно при общении с малознакомыми людьми. Однако фактами о себе Йонас делиться не спешил и на все вопросы о прошлом отвечал односложно.

– Твои друзья в Бога не верили? – праздно любопытствует Герти, когда замечает бледные квадратные и крестообразные следы на старых деревянных стенах.

Он определенно не понимает вопроса. Герти только тогда вспоминает, что ее кивок на стены не может быть учтен.

– Крест сняли. И предположу, там были иконы.

– Нет, – смешком вырывается из него. – Они, пожалуй, набожными не были, но в Бога верили. Это я снял.

Герти заинтригована.

– Зачем?

– «Не сотвори себе кумира», – цитирует он заповедь.

– А-а, так ты протестант, значит, – быстро догадывается она, но тот неопределенно мычит. Из сомневающихся. – Ты же их все равно не видел, разве так уж принципиально было снимать?