Первый, Генрих Ягода, до прошлого года был главой советской тайной полиции – но больше напоминал бюрократа, чем массового убийцу. Двое других стояли в рядах первых вождей революции – остальных, не считая Сталина и изгнанного Троцкого, давно поглотили великие чистки, начатые в прошлом десятилетии. Теперь, похоже, раз и навсегда убирали последних.

С ужасом и нездоровым интересом он попросил медсестер принести из больничной библиотеки подшивку «Таймс». Дочитывая одну газету, он тут же бросал ее на пол и тянулся за следующей, вырезая самые интересные статьи на будущее.

Он видел, что этот конкретный процесс – выделенный среди других названием Процесс двадцати одного – следовал по все той же бредовой траектории к кладбищу. Как ранее Каменева и Зиновьева (с которыми расправился сам Ягода), этих троих обвиняемых ранее уже осуждали, а затем реабилитировали. Но в этот раз удача от них отвернулась окончательно и им пришлось полностью сознаться в нелепом списке преступлений: сговор с Троцким для убийства Ленина и Сталина, отмена коллективизации, возрождение капитализма, расчленение Советского Союза и даже разрушение советской экономики с помощью подрыва поездов и подбрасывания осколков стекла в масло рабочих. Предположительно, в стенах их дач найдены тысячи порнографических снимков. Из-за абсурдности происходящего у Оруэлла то и дело вырывался смешок. В какой-то момент двое подсудимых из двадцати одного сознались, что планировали переворот вместе с Троцким, а потом выяснилось, что во время их переписки Троцкий находился в море на пути в Мексику. Это упраздняло вердикт, в любой другой стране суд бы отменили, но жертвы все равно признали вину, несмотря на логические нестыковки. Теперь, попав в протоколы и бесконечно повторяясь в коммунистической прессе, ложь стала правдой. Оглянуться не успеешь, думал Оруэлл, как всех первых большевиков – кроме Сталина и Троцкого, нужного Сталину так же, как Сатана нужен Богу, – вычеркнут из официальной истории партии и из бытия в целом.