– Он вернулся.
– Ты с ним… Пока я…
Она вдруг заплакала.
– Ты на меня злишься?
Как ни странно – не злился. Однажды, еще до свадьбы, он сказал ей, что в браке должна быть не только любовь, но и свобода. Супружество не должно быть тюрьмой. Он наклонился над столом, взял ее лицо в ладони и с силой поцеловал в губы.
– Главное, что в самое важное время мы преданны друг другу и тому, во что верим. Нельзя предавать друг друга. Вот что главное.
– Да, милый, – она плакала, но уже по другой причине. – Если в отеле меня арестуют, ты должен выбраться из Испании сам.
– В отеле! Тебе нельзя возвращаться. Ты же знаешь о британском контингенте больше кого угодно. Ты для них ценнее меня.
– Но разыскивают тебя, – сказала она. – Если сейчас я исчезну, это будет слишком подозрительно. Меня не тронут, пока думают, что ты еще не вернулся с фронта. А когда они опомнятся, надеюсь, нас уже здесь не будет. Не возвращайся за мной.
– Если завтра в консульстве меня не будет, уезжай на первом же поезде.
– Нет, либо мы едем вместе, либо не едем. – Она встала и ушла.
Он машинально подался за ней, чтобы увидеть, возможно, в последний раз, но застрял в толчее и отстал.
Он в одиночестве бродил по улицам в поисках ночлега. Барселона стала до жути неузнаваемой. Улицы унылые, безрадостные, словно он сошел после тропического круиза в городе, охваченном зимой. Сперва он никак не мог взять в толк, что же изменилось. А потом заметил. Динамики сменили тон. Вместо духоподъемных революционных мелодий заиграли воинственные, и пусть он не понимал всех слов, голоса казались пронзительнее и зловещей. Пропали красочные плакаты и стяги революционных партий. Тут и там по Рамбле носило яркие клочки бумаги, обрывки ткани трепетали на стенах или забивали стоки в канавах. Учитывая, с каким рвением левые партии в прошлом году обклеивали весь город пропагандой, убрать ее, видимо, было непростой задачей.
Только-только приехав в Испанию, он наивно полагал, что ПОУМ и анархисты – естественные союзники коммунистов и социалистов; теперь стало очевидно, что они заклятые враги и все следы их бывшего союза систематически стирались с лица земли. Появились новые плакаты. Он задержался у особенно уродливого, попадавшегося на каждой стене, и присмотрелся. Казалось, жуткое изображение угрожало конкретно ему. На нем здоровяк с большой дубиной жестоко топтал сапогом беспомощных ПОУМовцев и анархистов, пойманных, как звери в сети. «DESCUBRID Y APLASTAD SIN PIEDAD A LA 5a COLUMNA», – гласил плакат. «Разоблачайте и крушите пятую колонну без пощады». Без пощады. В уголке плаката были серп и молот испанской коммунистической партии. Так вот, значит, к чему скатилась революция большевиков: сапог, топчущий всякое сопротивление, – вечно.
Он не знал, остались ли еще где-то убежища ПОУМ – сейчас даже штаб партии в отеле «Фалкон» превратили в тюрьму. Часами блуждая по улицам, он оказался на окраинах города, где заметил на стенах новые граффити: «Gobierno Negrín: ¿dóndeestá Nin?» – «Правительство Негрина[30]: где Нин?» Позже он узнал, что Нина ликвидировали в эту самую ночь, хотя коммунисты заявляли, что он сбежал в Берлин и теперь работал на своего давнего хозяина Гитлера. Даже после смерти Нин все еще жил – в виде жупела.
Сперва он попробовал заночевать в пустом бомбоубежище, но его вырыли недавно, там все еще было сыро. Затем он наткнулся на заброшенную церковь, сгоревшую во время антирелигиозного буйства в начале революции[31]. В сумраке барселонской светомаскировки он разглядел только четыре стены да остатки колокольни и задумался, какого же века эта постройка – возможно, средневековая. Внутри было жарко, душно и невыносимо воняло голубиным пометом, зато сухо – и сюда вряд ли бы заглянули рыщущие патрули. Он порылся в обломках и нашел уголок, где его твердой постелью стали битые камни.