Виктория же меж тем равнодушно провела пальцем по краю стола, задумчиво уставившись в одну точку. Плечи её не дрогнули, она гордо поднялась и задрала подбородок.

– Приберите здесь всё, – обронила она служанкам и, медленно постукивая каблуками, на всё таких же ватных ногах двинулась в свою обитель, чтобы дать волю чувствам.

Ангелина вышла в сад, укутавшись в тёплое одеяло, и пробралась к почтовому ящику. Вынув из него кипу писем, она пролезла рукой чуть дальше и в самом углу забрала записку от Глеба Дмитриевича, чему очень обрадовалась – больше всего на свете ей хотелось услышать весточку о том, что ей пора домой, и малое дело её сделано. Все эти дни она записывала и отсылала каждую фразу, что слышала в доме княжны, и надеялась на возвращение.

Наскоро зайдя в дом, она забилась в угол и уставилась в клочок бумаги. Однако с каждой строчкой лицо её бледнело.

«Душа моя, Ангелина!

Я не могу нарадоваться, читая Вашу весть. Однако теперь мы знаем так много, что не можем монархистам того так оставить. Поймите, это для нашего общего блага. Вы сыграете в этом деле ключевую роль. Убейте старика и поезжайте домой, если Вы, конечно, хотите вернуться. А коль не выполните моё поручение и вернётесь, не исполнив наш план, я сочту Вас предателем кружка нашего и жизни Вам не дам. Надеюсь на Вас.

С почтением, Глеб Дмитриевич».

Сердце упало в пятки, Ангелина содрогнулась. Из глаз её потекли слёзы, и она закрыла рот рукой. Отчаяние накрыло с головой. Было страшно и противно от того, куда она попала. Зачем же Владимир привёз этого наглеца? Отчего он её оставил?

По коридорам ходили служанки и повторяли её имя, верно, хотев перекинуть на неё свою работу. А потому Ангелина стала наскоро утирать слёзы. Всё это казалось одним длинным страшным сном.

Склонив голову, Софья Алексеевна закрывала бледное лицо руками, меж тем как тёска её Софья Денисовна устроилась рядом и скрестила руки на груди. Ранним утром она прибежала к графине и практически пробилась в особняк, разбудив всех его обитателей, еле дождавшись возможности вырваться из своего одиночества.

Даже Илларион, в делах семьи брата незаинтересованный, вышел взглянуть на несчастную жертву ограбления, встав в дверном проёме и плечом облокотившись о косяк. Взгляд его был холоден, суров, и он закатывал глаза чуть ли не на каждом всхлипе Софьи, искренне не понимая её волнений, а тем более суеты хозяйки дома и Натальи. Они принесли несколько чашек чая с какими-то травами, отпаивая и утешая Софью.

– Ведь ничего украдено не было, перестаньте лить слёзы, душа моя, – просила Софья Денисовна. – К тому же, Вы совсем не пострадали. Я обязательно решу этот вопрос.

– Вы не понимаете! Дело вовсе не в ограблении, а в том, что я совсем там одна. Им ничего не стоило ворваться в мой дом, и пусть красть им у меня было нечего, мне порой так страшно и жутко бывать одной в особняке, понимаете? В тот момент я думала… – она всхлипнула, снова закрыв лицо руками. – Я подумала, что Григорий вовсе не вернётся! Что это всё навсегда, за меня совсем некому заступиться, – рыдания снова одолели её.

– Ну что Вы! Конечно он вернётся! – просила Наталья.

– Вы так думаете? – Софья Алексеевна будто озарилась надеждой, но и та была мгновенно разрушена.

– Я Вас умоляю, Наталья Владимировна, ну как может вернуться тот, от кого нет вести не год и не два!

– Илларион Феодосьевич, Вы куда-то шли? – нахмурилась Наталья. – Подите вон.

– Вы даёте пустую надежду. Пусть этого солдата больше нет, подумайте в конце концов о главном. Одна в старом особняке Вы не проживёте. Выйдите замуж, найдите наконец опору.