– Ступайте, успокойтесь, – приказным тоном произнесла она. – Дорогая, подойдите сюда, – попросила княжна Ангелину также властно. – Положите в чай пару листиков мелиссы, – попросила она совсем тихо. – И разберите почту, как будете свободны. Не забудьте поужинать перед сном, – в тоне её зазвучали заботливые нотки.

Виктория несколько раз махнула веером и раскраснелась от волнения. Ей нужно было время только чтобы взять себя в руки и сохранить «лицо» перед молодым человеком. Войдя на ватных ногах в зал, она грациозно опустилась в кресло напротив Павла. С минуту они молчали.

– И что же Вы натворили?

– Виктория Станиславовна! Я.. я ужасный человек! Понимаете? Я допустил… допустил то, что Вы никогда бы мне не позволили! Скажите, Вы осудите меня? Я заслужил ваше презрение, каюсь!

– Не томите. Ближе к делу.

– Я совершил страшное, я связался с бандой пьянчуг в кабаке! Мы обворовали несчитанное количество светских домов. Уверяю Вас, большую часть денег мы раздали нуждающимся, однако же… сегодня я совершил страшный проступок. Мы прибыли в дом жены погибшего солдата, хотели собрать всё, что у неё есть, а у неё не было ни гроша – только письмо этому умершему служивому. Я не знал! Понимаете? Кто нам дал такое право?! Мне никогда не замолить эти грехи и… кто дал нам такое право? Решать судьбу за других, распоряжаться чужим достатком?

– Вы мыслите в верном направлении.

– Отчего Вы так спокойны? Я совершил преступление!

– Я знаю.

– О! Прошу, я пойму Ваше осуждение и… откуда Вы знаете?

– Павел Дмитриевич, где Вы учились, я преподавала. Неужели Вы думаете, что я не узнаю Ваших черт и манер, утонченности, данною Вам мною, если Вы скроете лицо за куском ткани?

– Почему же Вы не остановили меня? Почему не отвечали?!

– Видите ли Павел, я не властна над Вами, над Вашими проступками. Рано или поздно Вы должны были осознать. Я была готова к тому, что покарают Вас законом, и то было бы верно, однако Вы хороший человек, Вас можно ещё спасти. Вас уберегла моя вера в Вашу совесть, иначе бы Вы давно были преданы трибуналу. Не зазнавайтесь, пока я помиловала Вам, но когда я снова услышу о грабеже с Вашим участием – я этого так не оставлю.

– Но что же мне теперь делать?

– Искупления Вы ныне будете искать в церкви, молиться с прочими, а я на исповедь Вас не приглашала и советы не раздаю. Поймите, у Вас есть сердце, у меня – нет. Мы разные. Но вот мой совет: хотите что-то исправить – бросайте это дело. Однако теперь вернётесь Вы в «Сиерру-Морену» сам. Знатным юношам невдомёк, каких усилий стоит протолкнуть их в свет, и теперь Вы узнаете это на своей шкуре. Я Вам не советчик.

– Протолкнули?! Так Вы это называете? Меня невольно обратили, я лежал на улице и крючился от жажды и ломки! Это ли дар? Сдался мне Ваш свет!

– Вы сами покинули отчий дом, в Вас бурлит молодая кровь. Оставайтесь как есть, однако же ничем я Вам не помогу по-прежнему.

– Скажите, Вы простили бы меня?

– Я прощу Вас, но простит ли Ваша совесть? Успокойтесь, Вы больно взволновались. Возьмите себя в руки и повзрослейте, Павел Дмитриевич. Наберитесь смелости всё изменить или же подите и рассеките руки серебряным ножом.

Павел оторопел. Он смотрел на эти холодные глаза и более не видел в них прежней теплоты к себе. Вся любовь к княжне, переполнявшая его, рвалась наружу и тут же разбивалась о её равнодушный к нему лик.

– Пропадите пропадом со своими монархистами! – в сердцах крикнул он.

Он порывисто поднялся, опрокинул собственную чашку и пулей вылетел из зала. В пути натягивая шинель, он выбежал из особняка, растолкав по пути служанок, что готовились накрывать на стол. Что эти люди сделали с ним! Что они сделали с его Викторией Станиславовной! Дело просто не могло быть в нём. С тем пришло воспоминание о том, для чего всё он это затеял. Пусть страдают, пусть умрут, пусть всех их супругов заберут на фронт за то, что они сотворили с ним и Российской империей!