А теперь, отказав ему, эта женщина сделалась поистине вожделенным, лакомым объектом!

Не далась, не позволила ласки — значит, думает, что возможно нечто больше. Думает, но отказывается от этого. Как бы ни было сладко…

И черт знает, почему она отказала.

Она испугалась; она готова была покориться. Один момент она даже предвкушала этот поцелуй, но потом что-то пошло не так. Ее разум воспротивился этому флирту. Она воздвигла стену, она себе самой запретила думать о Тристане как о мужчине. А он не привык получать отказов! И ее строгая, неподдельная отстраненность пребольно ударила по его гордости.

Интрижка на пару встреч ей не нужна? Этого слишком мало или наоборот, слишком много? Не хочет связываться со светлым? Поздно, она уже связалась.

— Если вы согласитесь помочь мне, — медленно произнесла она, словно вес еще раздумывая, открываться ли ему до конца, хотя что-то подсказывало Тристану, что все давно уже решено, — то нам придется опуститься с вами на самое дно адептов черной магии…

— Зачем?

— Затем, дорогой мой инквизитор, что в этой борьбе мы свами на одной стороне. На стороне порядка, — строго ответила герцогиня. — Но, вероятно, я слишком… слишком близка к таким, как вы. К Светлым. И поэтому в рядах моих подданных назрел… бунт. И их придется усмирить — жестко, беспощадно, вероятно, страшно. Видит магия, я не хотела этого делать. Но мне не оставили выбора.

— Если мы с вами кого-то пойдем усмирять, — насмешливо произнес Тристан, — то я должен быть уверен, что в нужный момент ваша рука не дрогнет, и вы прикроете мне спину и вонзите ваш замечательный клинок в черное сердце.

— Иначе и быть не может, — ответила герцогиня серьезно. — Потому что…

Она замялась, склонив голову, и Тристан молча изобразил выражение живейшей заинтересованности на лице.

— Потому что эта возня затеяна ради того, чтобы убрать меня, — тихо закончила она.

— Боитесь потерять власть? — насмешливо поинтересовался он.

— Боюсь потерять голову, — парировала она. — Клинок, что когда-то вручило мне Он, можно передать Его или Ее Высочеству только после моей смерти. Он, видимо, обезумел, а может, его сердце преисполнилось жажды крови и жестокости. Они затеяли убрать меня и заменить на другого, на того самого демона, как я понимаю. И тогда настанет хаос, инквизитор. Кровавый хаос. И вам некогда будет сидеть в кресле и потягивать дорогой коньяк. А ваши сыновья, которых вы посветили в инквизиторы так опрометчиво, повзрослеют на пару десятков лет за очень короткий срок. Их тела разукрасят шрамы, а души зачерствеют и никогда не расцветут.

— Перспектива так себе, — заметил Тристан. — Но я все равно мало что понимаю. Я живу долго, очень долго. И ни разу не слышал о возможности подобного… э-э-э… апокалипсиса.

— В самом деле? — в голосе герцогини послышалась насмешка. — А мне показалось, вы его пережили… Точнее, не пережили. Вас же растерзала и похоронила еще живым толпа, или я что-то путаю?

Тристану, до того сидевшему расслабленно, вдруг стало душно, да так, что он рванул ворот сорочки и нарядный галстук. В глазах потемнело, в боку стало горячо и больно, словно там все еще был наконечник от копья. В ушах зазвенели осатаневшие голоса толпы и свой собственный голос, хриплый, измученный, в отчаянной попытке уязвить победивших соперников вопящий похабную песню.

Да, он пел и смеялся, когда его закапывали.

Но кто бы знал, как это было страшно…

— О, нет, — простонал он. — Только не тени прошлого! Не говорите, что кто-то снова оттуда явился! Когда же оно меня отпустит?!

— Никогда, — жестоко ответила герцогиня. — Пока живы вы, инквизитор, живо и ваше прошлое. Помните ли вы, кто вас поразил? Тогда? Давно?