После заката Юлия Щетько

Пообещай, что ты вернешься,

Не затеряешься, найдешься.

Что ты отыщешь путь назад,

И наши встретятся глаза.

Пообещай мне снова встречу,

Пусть через год, пусть через вечность.

Сергей

– Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершил посадку в аэропорту имени Джона Кеннеди города Нью-Йорк. Температура за бортом…

Слова стюардессы вонзились в мысли, словно острые кинжалы. Голова тут же разразилась болью. Открыв глаза, я несколько раз моргнул, стараясь прийти в себя и сбросить сон. Хотя я не уверен, что спал. Скорее я блуждал в еще свежих воспоминаниях, отчаянно пытаясь сохранить их навсегда.

Весь полет меня преследовала ее обезоруживающая улыбка, бездонные карие глаза, звонкий смех. Вновь и вновь я перебирал в памяти дни, проведенные с ней, до мельчайших деталей воспроизводя каждый миг, каждое слово и движение.

Мне нравилось, когда она была веселой и когда грустила. Я был без ума от любого ее настроения, ведь я никогда прежде не испытывал такой всепоглощающей любви. Девушки появлялись и исчезали, словно двадцать пятый кадр в кино. Но она перевернула все, разделила мое существование на «до» и «после». И то, что было прежде, я больше не смел называть жизнью. Лишь с ней я ощутил вкус настоящего. И никто не имел права отнимать у меня это чувство. Километры – ничто. Часовые пояса – пыль. Даже гнев наших отцов не станет непреодолимой преградой.

Я хочу быть с ней. И я буду!

Мельком глянув на родителей, поглощенных борьбой с неподатливой багажной полкой, я решительно проследовал к выходу. После всего, что произошло в Рейкьявике, самым правильным казалось держать с ними дистанцию. Какими бы благими ни были их намеренья, я не разделял их взгляда. Пусть каждый останется при своем мнении – так будет лучше для всех. Рано или поздно их влияние на мою жизнь все равно иссякнет. Нужно лишь немного подождать.

У выхода из самолета выстроились стюардессы, неестественно улыбаясь и прощаясь с пассажирами. Даже не посмотрев в их сторону, я ступил на трап, полной грудью вдохнув воздух самого шумного города на планете.

Нью-Йорк – город, сотканный из стекла и стали, вечно бодрствующий и манящий огнями. Мечта, живущая в сердце каждого. Даже я мечтал о нем. В последние месяцы жизни в Лос-Анджелесе я не мог дождаться переезда. Он был столь желанным, что я едва сдерживался, чтобы не зачеркивать дни в календаре. Тогда я еще не подозревал, что промежуточный этап моей жизни в Рейкьявике станет настолько фантастическим, что я не захочу улетать.

И сейчас, оглядывая аэропорт города моих грез, я испытал невероятное отвращение. Мне были противны люди, торопящиеся сбежать вниз и скорее запрыгнуть в автобус. Я не мог смотреть на самолеты с надписями «American Airlines». Даже здешний воздух, насквозь пропитанный керосином, вызывал ненависть.

Чья-то тяжелая ладонь опустилась на мое плечо, грубо прервав размышления. Я вздрогнул от неожиданности и резко обернулся.

– Чего застыл? – нахмурившись, спросил отец. Он обеспокоено окинул взглядом мое лицо.

– Нет, – ответил я на вопрос, который он не успел задать. – Я не в порядке.

Грубо сбросив его руку, я опустил голову и поспешил вниз. На короткое мгновение я всерьез задумался о том, чтобы затеряться в толпе, попасть в терминал и зарегистрироваться на ближайший рейс в Рейкьявик. Бросить родителей. Сбежать.

Представив, какой гнев вызовет у семьи подобный поступок, я не смог сдержать усмешки.

К сожалению, моему желанию было не суждено сбыться. Не сейчас.

Во время проверки документов я лихорадочно молился, чтобы неестественно приветливый мужчина за стеклом нашел любое нарушение, запрещающее мне въезд в Америку. Всякий раз, когда с его лица исчезала фальшивая улыбка, в сердце загоралась надежда. Отказ во въезде стал бы спасением. Родителям ничего бы не осталось, кроме как купить обратные билеты. Мы бы вернулись в Исландию. Я бы вернулся к Джил.

Мужчина, явно заметив мою нервозность, поправил толстые очки на носу и громко спросил:

– Цель вашего визита?

Внутренний голос истошно кричал, чтобы я сказал что-то невразумительное. Что угодно, лишь бы вызвать подозрения.

Я прилетел заниматься нелегальной деятельностью. Или свергнуть президента. Подошла бы любая чушь, способная заставить его усомниться.

Сделав глубокий вдох, я выдавил улыбку и тихо произнес:

– Учеба. Я же школьник.

«Тупица!» – моментально отреагировало сознание.

Я мысленно дал себе пощечину.

Мужчина бросил на меня последний оценивающий взгляд и поставил печать на свободную страницу паспорта.

– Добро пожаловать в Соединенные Штаты Америки!

Я ничего не ответил. Молча забрал документ и, убрав глупую улыбку с лица, проследовал дальше по коридору.

Грудь разрывало от запертой внутри боли. Как только работник пограничной службы произнес приветствие, я впервые с пугающей ясностью осознал: назад дороги нет.

***

Редкие облака пылали в цветах заката. Солнце стремилось к горизонту, спеша скрыться от людских глаз. Ночь постепенно опускалась на город, и вместе с ней на меня обрушивалась удушающая тоска.

Выглядывая из окна нашего нового дома, я хмурился, изучая незнакомый пейзаж. В Лос-Анджелесе я мог видеть океан, лежа на кровати. Здесь же – лишь вереницу припаркованных вдоль тротуара машин, унылый серый трехэтажный дом напротив и школу справа от него, огороженную мрачным черным забором. Слева обзор закрывало высокое дерево. Кажется, это был дуб.

До слуха доносился шум трассы и непрекращающийся вой сирен. Громкие, пронзительные звуки клаксонов резали слух, терзая уставшие нервы.

В памяти невольно всплыл наш дом в Рейкьявике. В те дни, когда за окном не завывал яростный штормовой ветер, на улице царили умиротворение и тишина. На участке росли аккуратно подстриженные кусты с большими бутонами цветов. Никакого асфальта и безликих бетонных зданий. Лишь гравиевые дорожки, изумрудные газоны и уютные деревянные дома с разноцветными крышами.

Там все казалось ярче и красочнее. Лучше.

В мыслях вновь возник образ Джил. Ее растрепавшиеся на ветру каштановые волосы и теплые карие глаза. Может, именно благодаря ей все вокруг казалось таким особенным?

Рука машинально потянулась в карман джинсов в попытке достать телефон, но я нащупал лишь смятую упаковку из-под жвачки. Мой мобильный остался где-то на улицах Рейкьявика вместе с номером ее телефона. Я потерял их безвозвратно.

Тяжело вздохнув, я оторвал взгляд от «потрясающего» вида за окном и перевел его на свою новую комнату. Коробка. Вот самое точное описание.

Выкрашенные в серый цвет стены давили своей безликостью, навевая грусть. Единственным предметом, не считая моего чемодана у двери, была узкая деревянная кровать в углу с белым матрасом и подушкой. Два шага от окна до кровати, еще два от кровати до выхода. Крохотная комната больше напоминала карцер в тюрьме, чем жилое помещение.

«Я точно прилетел в Нью-Йорк, чтобы учиться?» – прогремел вопрос в голове.

Однозначного ответа не существовало. Два месяца назад я бы с уверенностью заявил, что переезд в этот город – награда. Но за шестьдесят дней многое может измениться. И сейчас это казалось наказанием. Расплатой за грехи, которых я не совершал.

Сжав и разжав кулаки, я решительно вышел и спустился на первый этаж. На кухне папа готовил ужин. Я слышал, как он гремит посудой и что-то невнятно бормочет себе под нос.

Покачав головой, я отбросил идею сразу идти к отцу. Сперва стоило попытать счастья с мамой.

Я нашел ее в тесной кладовой под лестницей. Она увлеченно перебирала вещи в больших картонных коробках, не заметив моего появления.

Сложив руки на груди, я облокотился на дверной косяк и принялся наблюдать за ее действиями. Мама явно торопилась, стараясь скорее отыскать то, что ей было нужно. Неудивительно, ведь через час в христианской церкви, которая располагалась в соседнем здании, должна начаться вечерняя служба. Уверен, если бы самолет задержали, мы бы явились туда, волоча за собой огромные чемоданы.

– Мам, мне нужен телефон, – громко произнес я, привлекая ее внимание.

Она испуганно вздрогнула и обернулась.

– Сережа! – мое имя, сорвавшееся с ее губ, прозвучало как ругательство. – Возьми в сумке, в комнате.

– Нет, – я покачал головой. – Мне нужен новый мобильный взамен того, что я потерял, когда торопился к тебе в больницу.

Мама выпрямилась и мягко улыбнулась, заглянув мне в глаза. Я знал, что означало это выражение. Сейчас она скажет обратиться с просьбой к отцу, потому что такие вопросы должен решать глава семьи. Я пойду к папе, произнесу все то же самое и благополучно вернусь в свою ненавистную маленькую комнату, получив жесткий отказ.

– Понял, – кивнул я и поспешил уйти.

Они не купят мне новый телефон. Их страх, что с его помощью я смогу связаться с Джил, возьмет верх над разумом. Я знал, что ждет меня в ближайшем будущем. Неустанный контроль. Для меня больше не существовало личного пространства. С того момента, как родители узнали о моих отношениях с дочерью их врага, я был лишен права на личную жизнь. Переписки в социальных сетях, звонки и сообщения теперь будут тщательно проверяться. И я не хотел знать, что будет, когда они найдут там имя Джил.

Отважившись испытать удачу, я направился к отцу.

Как и все в этом доме, кухня оказалась чересчур маленькой, и мне пришлось тесниться у прохода в столовую. Длинная столешница, небольшой холодильник и новая плита, сияющая чистотой, – вот и все, что поместилось в этом крошечном пространстве.