Не знаю, – отвечает.

И я не знаю, – говорю, – засели в чужом доме, пойдем-ка отсюда. Илюха кивнул. Мы встали из-за стола. Подошли к двери, прислушались. Осы жужжали, но не так как раньше, тише значительно.

Вот, – говорю, – поутихли, надоело им.

Это хорошо.

Открывать? – спрашиваю я Илюху про дверь.

Давай.

Я выдохнул и открыл. Картина предстала перед нами гораздо более странная, чем утренние кресты. Теперь осы висели выше и все вместе, не разделяясь на две группы – мою и Илюхину. Теперь они выстроились в форму стрелы. Ос было так много, что стрела получилась жирная и длиннющая, наверное, метра три длинной и указывала в сторону леса. У нас за садоводством сразу лес начинается, не то чтобы прямо лес: глухой и непроходимый, с волками и медведями, нет, конечно, так, лесок. Мы в него за грибами ходим, за ягодами. В этом году черники там много, только вчера с Илюхой по корзинке принесли.

Миха! Это они что еще устроили? – писклявым голосом каким-то произнес Илья, показывая мне на эту осиную стрелу над домом.

А я почем знаю?

Мы так и стояли в дверях тети Раиного дома и хлопали глазами. Потом я решительно схватил Миху за рукав, стащил с крыльца, захлопнул дверь и поволок за собой. Илюха даже моргнуть не успел. А когда опомнился, завопил:

Ты чего делаешь? Куда мы?

Спокойно, – говорю, – не ори. Идем ко мне!

А если они того, накинуться?

Не накинуться, – отвечаю, – два часа не кидались и сейчас не накинуться, но в чужом доме сидеть – тоже не дело. Надо бабушку и маму твою найти, а еще понять, что эти жжужлки нам сообщить хотят.

Теперь я был уверен, что крест и стрела эта – зашифрованные послания, которые предназначаются нам с Илюхой. Только что они значат и почему мы должны их разгадать – не знал. Мы уже не бежали, как в прошлый раз, просто быстрым шагом шли. Я так все и держал друга за рукав, мне казалось, если отпущу, то он обратно побежит. Я про себя решил, что я теперь главный, у Илюхи спрашивать согласия не стал. Вспомнил, как мне дед говорил, что в критических ситуациях кто-то один должен взять дело в свои руки. Вот я и взял, потому что ситуация была если не критической, то очень странной.

Мы шли, а стрела осиная медленно двигалась за нами следом. Вошли ко мне. Дверь закрыли. В доме никого не было, это я сразу понял, потому что на кухонном столе по-прежнему стояли оладьи, закрытые крышкой, так же как я их и оставил, вазочка с вареньем и моя чашка. Если бы бабушка была дома, она непременно бы убрала со стола, она у меня чистюля, терпеть не может, если что-то где-то не убрано. Домой буля не приходила – это я понял сразу, и будто что-то внутри у меня заныло, и плакать захотелось. Но я, кончено, не стал, а только на всякий случай позвал все-таки бабушку, но никто не ответил. А вот Илюха плюхнулся на стул и заплакал, закрыв лицо руками – страшно ему было, понятно же.

Нечего реветь, – сказал я строго, как мне всегда дед говорил, если я ныл из-за разбитой коленки или из-за сломанной игрушки, – чего понапрасну слезы-то лить. Илюха поднял на меня заплаканное лицо и только вздохнул.

Значит так, – говорю, – что мы имеем? – я решил говорить, как в фильмах про шпионов или про войну, чтобы картину происходящего видеть лучше.

Ничего мы не имеем, – ответил Илюха: бабушки твоей нет, подруги ее тоже. Зато за окном – табун ос. Вот все, что мы имеем на сегодня.

Да, – говорю, – факт. Осы – за дверью, взрослые исчезли. Сколько времени прошло, мы не знаем..

Тут я сообразил, что в доме же часы есть, метнулся в бабушкину комнату, там у нее на тумбочке возле кровати – будильник. Когда вернулся на кухню с часами в руках, Илюха все сразу по моему лицу понял, я даже сказать ничего не успел.