Пётр, ответь, каким непроходимым долбоебом надо быть, чтобы увести чужую женщину с чужим ребенком?! Хотя не отвечай, Пётр, не отвечай. Я знаю, что ты со мной всегда согласен. Прочитай мне лучше стихотворение. Прочитай что-нибудь из Марка.

Ни в кого я больше не собираюсь вкладывать и четвертой доли того, что вложил в нее. Понимание боли вложить нельзя! И Пётр утвердительно кивает, – все, что не относится к пониманию боли, является бутафорией.

Я никогда не уеду из этого ненавистного мне города. Просто назло не уеду. Тут деревья мучаются и кусты, потому, что ветер умудряется ломать даже их. Тюремный двор завален ветошью и строительным сором. Здесь все топит все, и ландшафт, в конечном итоге, оказывается со мной солидарен. Если мрак погасить, тут не останется даже мрака.

Сегодня утром Валентина пыталась проникнуть ко мне в клетку. Я чувствовал, что она придет и заранее подсунул под прутья решетки обломок кирпича. Еще немного каменной крошки я напихал в механизм замка. Сам же укрылся с головой одеялами. Она гремела под самым моим ухом и орала, чтобы я ее впустил. Что она единственная, кому я тут нужен. Что она мне как мать и даже лучше матери, потому, что матери бывают разные, а про нее никто за всю жизнь не сказал ни одного плохого слова. Она орала и гремела. Мне казалось, я этого не вынесу, хотелось встать и размозжить свою голову о каменную перегородку. Я заткнул уши и пытался дышать. Я хотел дышать и думать, думать… Под одеялом было абсолютно темно, но я все равно закрыл глаза…

– Уйди! – зверски вопит Городничев, – уйди!

И в следующий миг

я выбрасываю свое тело

из схватки между Лукой и автобусным гопником. Улица абсолютно пуста. Никого. Удары гопника шмякают в лицо Луки, заставляя его сплевывать и шмыгать носом. На четырехпалой руке Городничева – печатка с инициалами. На лице гопника их уже несколько. А мне порядком досталось и с одной и с другой стороны. Но кто-то же должен разнять двух идиотов, которым делить нечего!? Только от битья друг друга по морде, они получают кайф, звериное наслаждение. Наверное, его они и делят. Но с кем разделить мне то, что чувствую я?

Когда я пришел к Городничеву на следующее утро, ожидал увидеть нечто побитое и не опохмеленное, но он был неестественно бодр и помогал соседскому мальчику решить задачу в школьном учебнике. Там фигурировали грузовики, стога сена и расстояния. Ребенок установил локти на потертый стол и засунул пальцы в белые волосы.

– А «сено» – что? – спрашивал он.

– В каком смысле? – недоумевал Лука, – сено – это трава, покошенная трава!

– А что такое «покошенная»?

Городничев наклонился и с сомнением посмотрел ему в глаза.

– Пацан, ты надо мной стебешься?

По виду мальчика было ясно, что стебаться он и не думает, – сидит весь красный и шмыгает носом.

– Ты в поле когда-нибудь ходил? Корову видел?

– Не видел, могу только представить. Наверное…

Лука обернулся на меня и молча покачал головой.

– Поле – это такая широкая поляна, – сказал он спокойно, – а косить траву… – Учитель взял цветочный горшок и нажатием пальца истребил какое-то растение. – Вот! А стог, это когда такого целая куча! Можно косить косой, можно комбайном, хоть ты, конечно, не видел ни того ни другого.

– У меня нет комбайна, у меня только грузовик, – всхлипывал мальчик.

– Вот! – заорал Лука. Грузовик нужен, чтобы это все возить! Понятно? Или не понял нихрена опять?

– Не понимаю, не понимаю! – заорал ученик, – почему их много? Откуда берется много стогов? Поле ведь – одно!!! Зачем много?

– Да перестань, – вмешался я в процесс, – не мучай школьника! Помнишь, мы хотели делать что?