В то время я наблюдал у себя неприятный подростковый нарциссизм. Мне вселяла его Дана. Будучи старше меня на 6 лет, она ровно настолько же была более энергозависимой. Возможно, поэтому наделяла своего юного любовника сверхобаянием, и смотрела в глаза мне с таким вампирическим вожделением, с которым сухая голодная женщина глядит на веселого старшекурсника. Сейчас мне тридцать шесть и я искренне не понимаю, почему она меня так превозносила, ей даже тридцати тогда не было. Я любил ее честно, как только мог. Я любил ее на переднем и на заднем сиденье машины, любил в общественном транспорте и на детской площадке, любил в реке и на всей мебели, на которой только можно было ее, суку, любить. Она по первому моему желанию раздвигала пухлые ляжки и открывала рот, чтобы я засунул ей туда палец, целовала мои руки, стопы, волосы в паху и на голове. Ее любовь делала меня гордым и глупым. Наверное, за это любовь и ценится.

– Люди, – внезапно сказал Лука, – отличаются друг от друга не силой благородства, а силой привязанности к счастью, – если связь человека со счастьем крепка, надо быть с ним всегда настороже.

Я молчал, наверное, целую минуту. Эта сторона оврага оказалась круче, чем та, где мы спускались.

– Когда-то мой отец был счастлив. Он выпивал двести грамм вина каждый день, – продолжил Городничев, приняв молчание за ответ, а я вцепился в куст молодой сильной травы, чтоб не уехать со склона, – но потом он привык к норме счастья в двести грамм, и оно превратилось просто в норму, перестав быть счастьем. Но привязанность к счастью оказалась крепка, она пересилила привязанность к норме. В результате он предпочел отказаться от нормы ради продолжения банкета. Но поскольку за любой банкет кто-то должен платить… Короче говоря, он умер. Точка. Когда я посмотрел вокруг и убедился, что его действительно больше нет, меня стал беспокоить один вопрос – как так получилось, что возник непосредственно я? И обнаружилось, что мир состоит из мужчин и женщин. Все они голодны друг другом. В общем, я стал смотреть, чем бы утолить голод самому, но утолить так, чтобы потом уже никогда не захотелось. И первое время мне действительно не хотелось. Все было хорошо и временами не скучно даже. Но потом я заметил, что у нас не только голод бывает, но и тошнота. Я хочу сказать, что когда у нее, блядь, месячные, я проклинаю свою голову и день, когда туда пришла мысль на ней жениться!

Мы выбрались из оврага и сели на сырую землю. В низине лежала вода. А перед ней возвышались над цветами верхушки памятников. Кресты напоминали антенны на крыше затонувшего крейсера. Тут и там выглядывали из лопухов штыри и фрагменты лабиринта облезлых оград, как будто все это росло на панцире огромного мертвого рака…

– Поотношаться это одно, а институт семьи редко кто заканчивает с отличием, – подытожил Лука, – женщина слишком часто и слишком неадекватно уверенна в том, что единственное назначение мужчины – делать ее счастливой в собственном увечном понимании этого слова. Да и у мужчин не многим креативнее. Отсюда – война, бомбежки, кресты, калека побирается между машин на светофоре, и небо находится там, где мы привыкли его видеть, а не там, где оно должно быть на самом деле. Но запомни, Илья, мое слово и секунду, в которую я его произношу, – когда-нибудь я займусь этой проблемой серьезно!

Солнце вставало… Оно вставало, а мы шли, скрипя расшатанной телегой, в которой находилась свернутая резиновая лодка, и роса с высокой травы шагала нам на штаны.

Второе имя Петра

точнее его прозвище – Пётр-Звонарь. Сегодня утром, когда я еще лежал на своих нарах, он молча вошел и сел рядом, от него исходил еловый запах боли. Пётр не здоровался и ничего не говорил, просто смотрел. Я отвернулся к другой стене. Я уже знал, что сейчас будет происходить. Звонарь мысленно накидывает петли на мои внутренности, на ноги, суставы рук, на шею, на легкие, управляющие дыханием, потом он кладет ладонь мне на голову. Сначала я не чувствую ничего, просто понимаю, что он подключается. От этого нельзя убежать. А если начинаешь убегать, он настигает тебя в любом месте. Потусторонняя сила давит на грудную клетку, страх медленно раскрывается, как дым или пасть рыбы, хватающая блесну, хватающая ее настолько медленно, что слышны падающие с весла капли. Смерть – привычное явление для рыбы. Ее время настолько плавно, что уже полгода она не голодна.