Мы проспали до вечера. Солнце садилось в пылающую степь, как в медный таз с кипящим вареньем. Нина повела нас в старый заброшенный сад за крыжовником и малиной и там плакала, прижавшись лицом к морщинистому стволу одичавшей раскидистой груши. Ребята, отвернувшись, курили, а я старалась вспоминать страшный бунинский «Суходол», опалённый этим медным солнцем и навеки запечатанный надменным сургучом дворянской гордости, горечи и вырождения. Но вместо этого мне всё слышался вой и грохот разрывающихся снарядов и виделась бурая, в дыму и в воронках, каменистая степь, по которой бежал худой сутулый подросток, мой дядя Женя, таща за руку и закрывая собой маленькую плачущую Лёлю, и шептал стынущими губами: «Во что бы то ни стало…»

А потом в синеватых холодеющих сумерках мы, впервые за последний месяц трезвые, полоскали в баньке волосы терпким настоем из степных трав, а мальчишки под руководством бабушки кололи дрова. И, закутавшись в простыни, сидели все вместе на поленнице, и бабушка нараспев говорила:

– Звёзды-то, вишь, с кулак… Только у нас в степи такие бывают!

А задумавшаяся Нина вдыхала горький полынный воздух родины и больше уже не плакала. Мы, по крайней мере, не видели.

Вернувшись в Воронеж, мы узнали от Светки, что Наташа добилась распределения в Сибирь и уехала. А в сентябре в Москву пришло письмо из Иркутска: «Мариночка, Оля, девочки! Как же огромна и прекрасна наша страна, но, когда смотришь на карту, этого не понимаешь. Вы обязательно должны приехать ко мне в гости. Только не летите самолётом! Надо сесть в поезд и ехать, ехать…»

А детство папы я встретила неожиданно для себя три года назад в Вологодском краю.

В июле две тысячи четвёртого года я поехала в Кириллов в археологическую экспедицию. Вообще-то туда был приглашён Серёжка, но ему неожиданно дали путёвку в лагерь МГУ под Туапсе. Отказаться от лагеря перешедший на последний курс Серёжка никак не мог. Ну я и поехала, чтобы не подводить Татьяну. Это она просила своего сына Илью взять в экспедицию нашего Зелёного. Двадцатисемилетний Илюшка десять лет назад не добрал одного балла в МГУ на исторический («Кажется, это стало хорошим тоном!» – иронизировал мой муж) и поехал на родину отца, в Вологду. А в Вологде успешно окончил университет, стал археологом, женился – да так и остался. И вместе с коллегами создал великолепный археологический музей в Кирилло-Белозерском монастыре.

Мы раскапывали рыбацкую, она же стрелецкая, слободу на территории монастыря. За рыжевато-мшистыми монастырскими стенами плескалось вместе с былинными облаками и отражёнными деревьями Сиверское озеро. Отполированные водой корни огромных раскидистых тополей уходили в холодные озёрные воды, а внутри, на подворье, прямо напротив нашего раскопа, как страж, высился кудрявый красавец дуб, тот самый, так часто снившийся мне, – наверное, в детстве я увидела его на какой-то картине.

Я сразу выкопала сломанную пополам иглу и половинку каменного грузила для сетей. Точно такое же похожее на висячий амбарный замок грузило, только целое, хранилось в музее. И ржавую дужку от настоящего замка тоже я нашла. Илью мои находки не удивили: «Новичкам везёт». А потом под моими руками из-под слоя земли радостно заблистал кусок яркой жёлто-бело-зелёной эмали с забавным кобальтово-синим коником и… всё. Больше ничего не попадалось, кроме длиннющих треугольных в сечении гвоздей с гигантскими шляпками. Наверное, я перестала быть новичком. А рядом студенты находили монетки, и Илья, вооружившись лупой, читал на них «1706» и что-то такое про «самодержавца Петра Алексеевича»… Я заскучала и вдруг почувствовала судорожную боль и дрожь в скрюченных ногах – копать надо было на корточках. На другой день я попросилась на «камералку» – отмывать в тазу и чистить щёточкой ржавые гвозди и прозрачные рыбьи косточки. Вот и хорошо. Я мыла и поглядывала на дуб…