Что мы только сегодня не трогали! Все бактерии России, казалось, были собраны на этой свалке. Вкусы у москвичей оказались донельзя понятными. Сотни, тысячи металлических банок от консервов всех видов и мастей. Стеклянные бутылки от соков, лимонадов, масел. Бумажные свёртки и упаковки. Газеты. Книги – жаль, не было времени их читать.

Были предметы, которых касаться неприятно – мягко говоря. Использованная туалетная бумага. Гигиенические прокладки. Перевязочные материалы, тоже бывшие в употреблении. А вот пластика – неожиданно мало. Он встречался в игрушках, во флакончиках, сломанных бытовых приборах.

Здесь пластмассовый мир ещё не победил. Я стоял и не мог понять, кто придумал этот допотопный труд? Ну сколько мусора тридцать с лишним бродяг могут рассортировать за день? Мы не заполнили даже пяти контейнеров. А мусоровозы всё прибывали и прибывали. Они поднимались высоко на гору…

Тридцать бродяг и один надзиратель. Были ещё какие-то сотрудники, но они прятались по бытовкам. Большая часть сборщиков после смены с трудом ноги волочила. Они сидели и лежали прямо на земле. Кружки строго-настрого потребовали вернуть в пункт раздачи. Я так и сделал.

– Стройсь! – скомандовал Толик.

Бомжи проворно встали в шеренгу. Но энтузиазма у них было куда меньше, нежели утром. Толик шёл вдоль ряда работников и выдавал каждому сорок или пятьдесят копеек, громко озвучивая сумму. Люди тут же прятали монеты и удалялись. Наконец, дошёл и до нас с Тимофеем.

– А вот эти мужики сегодня отличились! – громко сказал бригадир. – На, Тима, шестьдесят копеек. Заслужил!

Мой напарник просиял. Я не разбирался в местных ценах (первый день, всё-таки!). Но, наверно, сумма была смешной. Он взял монеты и тут же положил в какой-то потайной карман засаленной куртки. С ума сойти, сколько у бомжей карманов!

– А этот хрен с горы, – Толик ткнул пальцем на меня. – Тоже отличился. И получается тридцать копеек.

– Это почему? – возмутился я. – Столько горбатился! Разделение труда придумал!

Если бы я знал, чем закончится наш спор, то не начинал бы его.

Немая сцена продолжалась неприлично долго. Казалось, даже птицы замерли, чтобы посмотреть нашу битву взглядов. Толик смотрел, не мигая. Но и я не сдавался. Воцарилась тишина. На рукотворную гору то и дело набегал ветер. Если днём была невыносимая жара, то сейчас – похолодало.

– А бутылку кто украл? – спросил бригадир после долгой паузы. – Кто, я спрашиваю? Ты же у нас один тут такой чистюля!

Бомжи оживились. По всей вероятности, они решили, что речь шла о бутылке с горячительной жидкостью. Посмотрели на меня с укоризной. Мне же сразу стало понятно, о чём он говорит. Но я решил виду не подавать.

– Из общей бочки пить брезговал, – напирал Толик.

– А я терпел, – ответил. – Гони бабки.

– Всё, ты – уволен, – ответил бригадир. – Проваливай.

– Слышь, ты, морда! – заорал своим новым хриплым голосом. – Бутылку в своей заднице поищи, понял? Гони ещё сорок копеек! Тридцать – за труд, а десять – за моральный вред.

Бомжи начали испуганно переглядываться. Морда Толи вытянулась. С одной стороны, он был обескуражен моим напором. Должно быть, засомневался, действительно ли я причастен к пропаже бутылки. А с другой – решил не ронять свой авторитет. Где это видано, чтобы бесправный бомж требовал честности?

– Не хочешь тридцать копеек? – огрызнулся он и попытался их забрать. – Тогда проваливай!

– А я сейчас полицию вызову, – продолжал я, совершенно забыв, что нахожусь в чужом обличье в незнакомом месте. – Пусть взвесят тут всё. Проверят, сколько мы заработали. И сколько ты платишь нам по ведомости, а сколько – на руки.