Ежи тоже поищет.

И искать будет старательно. Только поест сначала, ибо рот вдруг наполнился слюной, намекая, что хватит разговоры разговаривать.

А на кухне обнаружился Антошка.

– От и добре, – сказал он, вытаскивая из печи горшок, над которым пар поднимался. – Я так и подумал, что никто-то едою не озаботится. Кухню кинули. Печь, почитай, выстыла. Молоко скисло, творог тоже скис…

Тяжеленный горшок встал посеред стола, а ухват вновь нырнул в печь, чтобы вытащить другой, поменьше.

– А людям же ж есть надо! Голодный человек всяко не поздоровеет…

От горшков пахло мясом.

– Я от и запарил, чего нашел… от садитеся, государыня-ведьма, – и поклонился, на ухват опираясь, отчего поклон этот выдался донельзя смешным. Правда, смеяться Стася не стала, но уселась за стол.

И не возразила, когда рядом устроился Ежи.

Радожский попытался было сесть с другой стороны, но свободного места там было мало.

– Вы от тут сядьте, – поспешил помочь Антошка, указавши на место по другую сторону стола. – А то чегой тесниться-то? Хлеб, правда, не свежий, но в печи гретый. Я бы и свежий сделал, да только тесто мертвое, а мертвым тестом печь неможно. Опару же ставить, так когда она еще выходится?

Перед Стасей появилась миска, на сей раз простая, глиняная, расписанная по бокам яркими цветами. А в миску полилась густая мясная похлебка.

– Завтрева с утра на рынок надобно…

– Переезжаем, – сказал Ежи, подвигая миску к себе поближе. – На ночь здесь задерживаться не стоит.

Стася подумала и согласилась.

Пусть и не осталось в тереме тех тварей, но само это место… ей не нравилось. Определенно.

– В доме действительно неплохо. Только надо будет вымести там, вымыть, – поспешил заверить Ежи. – Людей наймем, быстро со всем справятся.

– Я пришлю, – буркнул Радожский, который тоже не стал отказываться от похлебки, пусть и ел так, что становилось понятно: ест он не от голода, но из уважения к иным людям.

К Стасе, например.

– Спасибо, обойдемся…

– Спасибо, буду рада, – сказала Стася.

Все-таки… мало ли, как оно повернется. Нет, замуж она не хотела и за этого вот мага не хотела вдвойне, но… если он действительно умрет из-за Стасиного упрямства? Она покосилась на князя, который по-прежнему был хмур, но оно и понятно. Близость смерти как-то в принципе людям оптимизма не добавляет. Однако именно в этот момент бытия умирать он не собирался.

– Дело в том, – Ежи вот ложку облизал и не стал возражать, когда опустевшая миска вновь наполнилась. А оно и вправду вкусно. Из чего бы ни была сделана похлебка, она получилась густой, наваристой и острой.

И острота эта идеально сочеталась с мягкостью слегка обжаренного хлеба.

– Дело в том, – повторил Ежи, – что со временем подобные обещания имеют обыкновение видоизменяться. Условие размывается, порой даже преображается. И не факт, что одной женитьбы будет достаточно, чтобы проклятие снять. Поэтому для начала нужно отыскать оригинал того самого договора. Если он, конечно, сохранился.

Князь молчал.

Выразительно так. Мрачно. Уставившись на Стасю, будто она была в чем-то виновата.

А она не виновата. И чтобы заглушить это неправильное, навязываемое ей чувство вины, Стася сказала:

– А с конем что делать будем?

– С каким конем? – уточнил князь, разламывая кусок хлеба.

– С водным…

Князь поднял глаза к потолку, надеясь, верно, что ослышался.

– Он хороший, – поспешила заверить Стася. – Просто… его поймали и вот.

– И вот…

Прозвучало как-то обреченно, что ли.

Баська на цыпочках поднялась к Никаноре, которая уже не спала, но лежала тихонько, натянувши пуховое одеяло так, что только нос из-под него торчал.

Подле неё на лавке сидел батюшка и видом был мрачен.