Не узор – картина будто бы.

– Если захочешь, – Никанора отерлась.

И рубаху сменила.

Баська даже спиной повернулась, чтоб, значит, в лишнее смущение не вводить.

– А ты… – голос Никаноры теперь звенел. – Ты… рада будешь?

– Буду, отчего ж не быть? – Баська вытащила летник из темно-синего сукна. Цвет-то нехороший, темный, этакий вдовам носить пристало, а не мужней жене. Хотя… если по подолу от такие барвинки пустить. И по рукавам, чтоб вились, петли за петлею складывая.

– Ты ж меня не любишь!

– И что с того? – Баська даже пощупала ткань. Атлас, но не тот, который легкий да гладкий, а похуже, что и тяжелей, и ломчее. – Можно подумать, ты меня любишь. Но я вот теперь и не знаю, чего со мною будет. При ведьме останусь, это да… а потом как? Погонит она, и куда мне? Возвертаться? Замуж? Кто ж меня теперь возьмет. Слухи вон…

– Слухи, – повторила Никанора слабым голосом.

– Тришка, небось, ни записочки не прислал, ни даже попрощаться… возвернулся, да? К батьке?

– Возвернулся.

– Вот то-то и оно… и понятно, что он – человек приличный. Ему и жену такую надобно, а не чтобы потом соседи за спиною шептались.

Никанора покраснела. Густо так.

И села.

Летник оправила. Застегнула пуговки, тоже простые, только перламутром для красоты отделанные, правда, тоже не лучшим. Вона, и потускнел весь, того и гляди потрескается.

– Прости… – она потупилась.

– Чего уж тут… сама дура все порушила, – Баська закрыла сундук и грязные вещи подхватила. Подумала, что надо бы отдать кому на стирать, но потом опять вспомнила, что некому. – Надо было мне дома сидеть да…

Она сложила их аккуратно.

Стирать?

Не то, чтобы вовсе Баська не умеет, да только дом чужой. Где тут корыто искать? Или доску стиральную? Золу опять же? Да и потом чего, ежели съедут? Нет, лучше уж свернуть комом, а потом уж Никанора пускай сама разбирается.

– Надо было, да… – Никанора вздохнула и поднялась.

– Сиди уже, а то ж…

– Это меня боги наказали, – сказала она уверенно.

– За что?

– За… мы с твоим батюшкой давно… он, как меня увидал, так и предложил переехать. Обещал, что любить станет… и в доме его хозяйкою буду. Жениться вот не хотел. Все говорил, что дочка… что… неможно… пока ты не замужем, то и неможно. А я ж его… как увидала, так и все.

Она все-таки присела, еще слабая и бледная.

Волосы вот перечесать бы, переплести рыхлую, почти рассыпавшуюся косу, которую Никанора одной только лентой и перехватила.

– Я ж не из-за богатства… да, мы бедные, но… я у батюшкиной родни жила. Приживалкою. Почти холопкою, только и слышала, какая я из себя нехорошая. Бледная. Костистая. Как матушка. А он красивой назвал. Потому и пошла, полетела… сперва на все готова была, лишь бы рядом с ним.

Никанора сцепила бледные руки.

И к губам поднесла.

– О женитьбе и не думала. Грех? Пускай… но… я глядела, как ты живешь. И завидовала. Страшно завидовала. Ты… ты даже не понимала, что у тебя есть все. Стоило только пожелать и… ела, что хотела. Делала… ничего не делала.

Можно подумать, Никанору заставляли работать с утра до ночи.

– Я занялась и домом. Порядка там не было.

Баська пожала плечами.

О доме она как-то… не то, чтобы не думала, но привыкла, что все идет, как оно идет.

– Хозяйство посыпалось, холопы разленились. Иные проворовались. В домовых книгах полнейший беспорядок, будто… не важно. Фролушка-то все больше лавками занят, делами торговыми, тут-то ему некогда было, а ты…

– А я?

– А ты… ты тоже не виновата. Кому тебя учить было-то?

Баська подумала и согласилась. Не то, чтобы вовсе не кольнуло под сердцем, потому как оно и вправду должна была Баська за всем приглядывать, но ей все как-то не до того было. Сперва. Потом уж Никанора появилась.