На Баську глянул так, что она ажно попятилась, да только заставила себя остановиться: не хватало еще от родного батьки прятаться. И вообще… она по делу.

– Туточки на ночь нельзя оставаться, – сказала она, а то ведь с них станется решить, что с одной-то ноченьки ничего не перебудет. А оно еще как перебыть может, если вон даже ведьма отбывать собралась.

Никанора вздохнула.

И батюшка с нею. А Баська, осмелевши, в комнату вошла, как была, бочком. Огляделась. Нахмурилась. Надобно бы окошко отворить, а то душно и пахнет нехорошо, болезнью. И еще паутина в углах видна, которой вчерась и не было.

Или была, только Баська её не увидела?

Не важно, главное, что пыльно вон и дыхать нечем. Водицы в кувшине на донышке осталось, да и голодная она, Никанора, небось. Оттого и слабая, что ест мало.

Да.

Хотела было девок кликнуть, да вовремя вспомнила, что звать вовсе некого. Ну и ладно, Баська сама управится. Она отворила ставенки, подхвативши рушник, больше напоминавший тряпку, смахнула паутину и пылюку тоже. Сунула батюшке кувшин, а то сидит сидмя и ничего не разумеет.

– Воды принеси, свежей, – велела строго и удивилась, когда батюшка не стал возражать, но поднялся, вышел.

Никанора только всхлипнула.

– Не реви, – сказала Баська. – Небось, найдется, где голову приклонить. У батюшки знакомых хватит, а нет, то столица же ж… будут постоялые дворы и вообще…

Никанора вхлипнула громче, пуще прежнего, скривилась так, что стало понятно, того и гляди расплачется. А оно Баське надобно? Баська терпеть не могла, когда девки ревели.

И оно-то девки, а то Никанора, которая завсегда себя держала.

– Что ведьма сказала? – Баська одеяло тоже забрала, стряхнула, от пыли избавляя. Да и то, чегой под одеялом лежать, когда в доме и без того не холодно. Вона, взопрела вся, и рубаха мокрая, и летник насквозь. Пот едва ли не по длинному носу Никаноры катится.

– Что мальчик будет, – слезы не высохли, но отступили.

– И хорошо. Батюшка радый станет. Вещи твои туточки?

– Там, в сундуке…

– Надобно одежу сменить, да растереться…

Это было немного… странно, что ли? Прежде-то Никанора говорила, чего Баське делать. И держалась так, с гонором. Слова ей прежним часом не скажи. Тепериче вон сама и летник скинула, и рубаху стянула, оставшись в исподней, которую тоже сменить следовало бы.

А тощая-то какая! Не рубаха, Никанора. Кости одни сквозь ткань выпирают. На что только батюшка позарился? Мог бы и сказать, что жена ему надобна, подыскал бы кого, чтоб степенная, в теле… или… ладно, чего уж теперь.

Баська вытащила из сундука платье, нисколько не удивившись тому, что не стало оно иным. Да, сукно тонкое, с вышивкою, но не сказать, чтоб шитья много или там золотом. Обыкновенное платье, для батюшкиной супруги так и бедное даже.

Не успела справить?

Или…

…другая первым делом засадила бы дворовых девок, чтоб себя показать. Небось, и полотна у папеньки всякого довольно, и бисера, и стекляруса, и жемчугов с самоцветами. А Никанора как была серой мышью, так и осталась.

Никанора приняла рушник, который, в отличие от платья, был расшит удивительной красоты цветами. Ишь ты, а Баська так не умеет. Барвинок вьется, будто настоящий… и не крест это, крестом узор если, другой выходит.

– Британская гладь, – сказала Никанора, проведя по шелковым лепесткам пальцами. – Меня когда-то маменька учила. Она из них была, знатного рода, но бедная. Вот и пошла, когда посваталась. Только в приданое и принесла, что пара полотенец да покрывало, ею расшитое… у нас все больше крест жалуют, а шелками мало кто умеет.

– Научишь? – не то, чтобы Баська рукоделие жаловала, нет, в прежние-то времена оно скучным казалось, сидеть да иголкою тыкать, чужой узор повторяя. Но это… это ж совсем иное!