Неожиданно позвонил приятель и радостно заявил, что соскучился и вылетает завтра. Завтра, так завтра, у него хоть глаза серые, почти того оттенка, что она пытается найти. Только бы не испортил все ревностью, как в последний раз. Но история повторилась. Не сдержался, выругался, потом решительно шагнул за порог, споткнулся, оглянулся беспомощно, затравленно. И укатил.

Оля закрыла дверь и осторожно стянула постельное белье. Уже сутки она мечтала о том, как бухнется одна в чистую, пахнущую стиркой постель. И никто, никто не посмеет трясти перхотью на ее подушки. Расставаться не больно, когда случайным знакомым ты начинаешь представлять спутника, как старинного друга. Когда запросто, в задушевности вечера, под аккомпанемент бутылки вина можно говорить о партнерстве, как об иллюзии, а о браке, как о безумии. Скреплять общность взглядов незначительным поцелуем и еще менее значимым сексом. Андрей отбыл в свои «палестины», и Оля предполагала, что теперь надолго.

Еще пять дней назад, проснувшись с ним, она, позабыв, что в ночи, грохая чемоданом по лестнице, прибыл гость, так и не пощупала то утро. Зато он ощупал и опробовал всю ее. Не то, чтобы было неприятно, но делить с ним шумную листву и крики гларусов за окном было жаль. Эти надрывались каждое утро: утверждались в своих семьях, заботились о первых появившихся птенцах и напоминали вдруг отрастивших парусные крылья кур, а не черноморских чаек. Жара колыхалась между морем и горами, надвигалось черное. Слева громыхнуло, птицы возбужденно закричали не ко времени и быстро исчезли. Ветер осторожно прокатился по верхушкам деревьев, пробуя стволы на прочность. Потом навалился и начал драть крыши, кроны, подобрался к террасе и легко смахнул пачку сигарет со столика, следом тяжелую стеклянную пепельницу. Грохнуло уже совсем близко и полило. Крупные брызжущие капли вдруг превратились в стеклярус. Градины отскакивали от металлических перил террасы, барабанили по крышам, весело скакали на мраморных плитах. Оля стояла у распахнутой двери и жадно вдыхала. Воздух отчетливо пах арбузом и мятой листвой, его хотелось есть, загребать горстями и глотать, чуть смущаясь от жадности.

Сны неизбежно упирались в океан и кричащее «Вдребезги!». Оля не поддавалась панике, строго сводила брови, внимательно рассматривая себя в зеркале поутру, и монотонно повторяла: «Пенсионерка должна быть покладистой, но разборчивой, в меру веселой и непременно загадочной!». Пару лет назад театр торжественно проводил ее на отчасти заслуженный отдых. Балерины, вспахивающие сцену, имеют законное право покинуть ее в тридцать пять.

Театр назывался в городе Большим, но на московского собрата походил лишь с торца – если снять в расфокусе и напечатать на паршивой газетной бумаге. Именно эту часть театра, где поклонники поджидают любимцев у служебного входа, казуистки поддевая конкурентов локтями, Оля не любила больше всего. До самого последнего дня она боялась бабы Шуры, бессменно сидящей у дверей. Эта дородная старушка обшаривала глазами каждого входящего и выходящего так, словно несла вахту на военной базе.

Иногда вахтерше приспичивало поговорить, но простой вопрос «Какие новости там?» (конечно, она подразумевала неизменные интриги, гарцующие внутри театра десятилетиями, известные ей с такими подлыми подробностями, которые не снились даже худруку) звучал, как приглашение на казнь. Баба Шура подозрительно щурила глаза за толстыми линзами очков и требовательно выставляла замотанную эластичными бинтами ногу, преграждая путь.

Оля и сейчас помнила день премьеры, где впервые танцевала заглавную партию. Черная, отделанная настоящим страусиным пухом пачка костюма теперь висит на стене вместо картины, как орден былой славы. В один вечер она превратилась в приму, в звезду. В гримерке вспомнила вдруг, что придется идти мимо бабы Шуры. Собралась, приподняла подбородок, но та не позволила выйти просто так: выставила ногу и обнажила редкие, колючие зубы, изрекла: «Поздравляю, соплячка! Иди, иди, но не забудь – не ты первая, не ты последняя. И осторожнее с этими пидарасами с цветами, они их с кладбища таскают. Вон, воют уже от нетерпения. Ну, иди».