Собирательный образ мужей можно описать одним словом – папаши. Первый был журналистом. Считал себя невостребованным в городе интеллектуалом и сразу взял покровительственный тон. То ли подслушал бабу Шуру, то ли у жены на лбу было написано, но дома частенько называл соплячкой и считал игрушкой, которую заводят только на сцене, а в жизни – бесполезной, никчемной девчонкой, которая даже котлеты крутить не умеет. Вкус котлет она и правда не знала, просто не помнила с тех пор, как в пять лет родители отдали ее в балетную школу.

Второй муж был значительно старше. В редкие наезды к родителям жены смотрелся внушительнее отца, до сих пор практикующего забытый российский туризм. Отец смущался на обращение Егор Захарович, с сомнением посматривал на молодую семью, неловко шутил. Андрей Валерьевич вздыхал и решительно подводил рукой черту, как бы говоря – слова должны работать и нечего болтать без дела. Он занимал серьезный пост и со дня на день ждал вызова в центр. Карьера жены, похоже, слишком била в глаза и голые ляжки даже в сопровождении Чайковского он воспринимал как личное оскорбление.

Третий был чудным парнем, но наученный папашей-бизнесменом, отрабатывать командный голос начал на жене сразу же после свадьбы. Решения он тоже принимал в одиночку, даже если это касалось их будущего ребенка. Оля тогда предложила ему и родить, если такой умный, тем более он запланировал и рассчитал не только удобную ему дату появления потомства, но и непременную его мальчуковость.

Она от них сбегала. Сначала в себя, потом окончательно, без каких-либо выяснений и травмирующих ссор – терпела, терпела, со всем соглашалась, а потом, обычно поутру, тихим голосом объявляла, что это конец. Первый растерялся и долго третировал попытками примирения. Они же не ссорились, недоумевала Оля, просто не получилось совместиться. Второй был рад, что не ему пришлось принимать непопулярное решение, за день оформил развод и уже через неделю сидел в новом кабинете в столице. Отзвонился пару раз, по-родственному поделился успехами выдвижения по партийной линии и забыл о бывшей супружнице навсегда. Когда не совпала в третий раз, поставила себе диагноз холостячки и спокойно ушла из театра.

Руководство и поклонники пытались возражать, но пенсию уже заслужила и возраст как раз подоспел. Первые уговаривали, вторые требовали остаться и даже организовывали что-то вроде митингов с выдвижением своих прав на наслаждение – наверное, она хорошо танцевала. Сначала было смешно, потом пришлось отсиживаться у подруги в соседнем городишке, чтобы забыли, оставили в покое. Месяца три еще появлялись какие-то статейки, а в местных ток-шоу всерьез обсуждали тему, имеет ли право артист бросать публику, находясь в рассвете сил и таланта. Наконец, обвинив любимицу в эгоизме, переключились на новую приму, столкнувшую лбами мэра города и губернатора.

Все это совершенно не касалось Оли, потому что неожиданно навалились проблемы. Почти через день скорая – вдруг вскрылась аритмия и проблемы с сердцем. Организм не желал резко менять ритм и пристрастился к докторам в отместку за то, что она изменила станку. Оля возобновила ежедневные упражнения: тело не считало себя живым без изнурительных тренировок. Плюс ко всему, в незначительных официальных сферах или даже в обыкновенной поликлинике стала слышать «Ольга Егоровна». Она бесцельно смотрела в бумаги и не понимала, что это относится к ней, к Оленьке или Ольфее, как звали в театре и дома. Тема отчеств возникла еще во времена второго супружества, но совершенно не затронула тогда Оли. Все эти чиновники, ворвавшиеся в дом и норовящие залезть в постель, чуть-чуть смешили и щекотали воображение Пал Суреновичами, Эрастами Игнатьевичами и прочими несуразностями, но она-то оставалась Олей.