Взбегаю по стремительным ступеням.
Но страшно мне. И боле не спеша —
Ищу, зову, но все мертвы и глухи.
И, присмирев, я замедляю шаг,
Опять, опять равняясь по старухе.
О, если бы перелететь стремглав
Тысячелетий пыльные предместья,
И к воротам акрополя припав —
Быть наконец с ровесниками вместе!
1951
109
Каждый голубь на моем дворе —
Хоть сейчас над Иорданом пари!
Каждая лилия,
Просиявшая на заре, —
Хоть сейчас гори
В руке Марии!
Счастливые!
Их путь – завершен!
Не высшее ли дано им блаженство?!
А я?
Сколько я еще обречен
Влачить мою скудость,
Мой мрак,
Мой стон, —
Мое человеческое несовершенство?!
Жизнь за жизнью, земля за землей…
Пока жребий мой
На звезде иной.
На эту такой непохожей.
Не воспарит и не просияет тоже!
1950
110
Непрочен матерьял моей земли.
Будь это мрамор, краска или слово.
Сколь многое из некогда живого
Забыли мы, разбили и сожгли.
И человечества прекрасный сон,
Что как рисунок Леонардо нежен,
Не Тайной ли Вечерей пригвожден
В кавалерийском стынущем манеже?!
Пусть, на леса прилежно взгромоздясь,
Белеет реставратора фигурка, —
Она уходит, вянущая вязь,
Из гимна возвращаясь в штукатурку.
Но знаем мы, и в этом наш ответ
Над каждою открытою могилой:
Все то, что было и чего уж нет,
Неистребимо, потому что – было!
1951
111
Те сны, что мне в детстве снились,
Ну разве забыть их можно?!
Чуть только их вспомнишь – с ними
И нынче душе тревожно.
О, высь, где я плыл, купаясь,
Как птица, в лазурном зное!
О, стены, что расступались
Пшеницей передо мною!
Я знаю, и этим знаньем,
Как счастьем, душа богата:
То было воспоминанье
О том, что умел когда-то.
А если умел, то, значит,
Смогу это снова где-то.
И может ли быть иначе,
Когда я так верю в это!?
1951
112
Вот и все. До конца измерена
Эта жизнь, этот дворик мой.
Тело болью земной проверено,
Сердце – милостыней земной.
С чем вернусь я, с какою удачею
В мой высокий, в мой отчий дом?
Может стал немного богаче я —
Скорбью, жалостью и стыдом?
Может стал гораздо беднее я?
Не червонцы копил – гроши,
И слепого ума затеями
Замутил родники души?
Ах, не знаю! Душа, что девица
На смотринах стоит своих:
И мечтается, и не верится,
И рассудит ее – Жених.
1951
113
Темен путь среди земного мрака…
Как могу понять себя, познать я?!
Так сургуч не понимает знаков
В нем навек оттиснутых печатью.
Но разящее прикосновенье
Ощутил он в трепете и дрожи
И хранит прекрасное раненье —
Оттиск духа на остывшей коже.
И пускай еще никак сегодня
Не прочесть мне своего названья, —
Знаю я: на мне печать Господня!
Мне довольно этого сознанья.
1950
114
Я вышел навстречу небу.
Становится все свежей…
Я там, где ни разу не был, —
На крайней земной меже.
Осталось лишь оторваться
От этих последних скал.
Боишься? Зачем бояться!
Ведь ты это сам искал!
Мучительное усилье —
И стало легко опять.
Ты чувствуешь? Это – крылья!
Ты можешь уже летать!
1951
115
Высох ключ, струившийся в овраге.
Полдень жжет. Но вот, взгляни сюда:
В полом пне немного мутной влаги —
Дождевая, прелая вода.
Не расплескивай ее, играя
Хворостинкой! Может быть, она,
Скудная и жалкая такая,
Все-таки кому-нибудь нужна!
Может быть, придут ее напиться
Завтра утром белка или еж…
Или сам ты (может все случиться!)
К ней с последней радостью прильнешь.
1950
116
В тот край дорога неисхожена
И вьется тропкою глухой,
И хохотом вспугнет прохожего
Под вечер леший за ольхой.
Но неприметными приметами.
Кто ей доверился, ведом:
Слетает лист (хотя не лето ли).
Вздохнет без ветра лес кругом;
Да выйдет из кустов медведица.
Лизнет в ладонь – и снова прочь…
И если все-таки не верится.
То, значит, нечем и помочь.
1950
117
Пирог с грибами стынет на столе.
Меня зовут. Бегу огромным садом.
Вот этот полдень, в Царском ли Селе
Иль в Павловске, он здесь, со мною рядом.