Злой айсберг наносит им дыры…
И Вагнер, и Вагнер, и Вагнер притом…
«Титаник» – как утлая лодка
Колышется и загребает бортом.
Ди Каприо сценой короткой
Заставил заплакать весь зал в темноте,
Холодная крутит пучина.
И Вагнер, и Вагнер… Во всей красоте…
С зловещей улыбкой мужчина
Над волнами после летал не спросясь,
И выл, и жужжал, и смеялся,
Пока, в непроглядную бездну стремясь,
«Титаник» во тьму опускался…
Я старый философ, на гибель богов
Такой равнодушно взирает.
Как над океаном, тяжёл и багров
Рассвет не спеша наступает…
Луна
Сидел и ел, луна светила
И полнолунием была,
Тарелку супную солила
Своей сметаною дотла.
И этот глянец погребальный,
И этот погребальный крем
Напоминал, что Рим тотальный
Собою начал агнец Рем…
Потом был Рем уже немецкий,
И Гитлер Ромулом другим,
Рейх основавши молодецкий,
Расправился проворно с ним…
– Луна не это намекает!
– А что ты знаешь о Луне?
Там механизмы промокают
На нам невидной стороне.
Для пересадок там площадка —
Цивилизаций след иных,
Иного, высшего порядка,
Помимо умыслов земных.
Не для того, чтоб любоваться
Луны кладбищенской красой,
Чтоб было легче добираться
Нам во Вселенной небольшой, —
Луна основана подручно
На четверть, или часть пути.
И менструируют беззвучно
Все наши самки по пути…
«Вот с рюкзачком и в кедах красных…»
Вот с рюкзачком и в кедах красных,
А также красное пальто,
Стоит худышка лет опасных
И ждёт маршрутное авто…
Ей капюшон на брови сбился,
Гляжу мечтая, полупьян
(Я на GQ вчера напился),
Как я её поймал, мужлан…
Ну то есть заманил под видом
Чтобы прочесть её стихи
(«– Заложницу я вам не выдам!
– Стреляйте в сердце, мужики!»).
Такие страстные мыслишки
Под скальпом, господи, седым,
Как у зловонного мальчишки
В мозгах, под скальпом молодым…
«Воскресное утро, сдобренное женщиной…»
Воскресное утро, сдобренное женщиной, —
Бледная попа из-под одеяла,
Прекрасные радости – простая трещина,
Но она ликовала, она страдала…
Будем обедать в солнечном свете,
А под вечер, когда поблекнет день,
Будем смотреть кинофильм, как дети,
Попивая вино, развивая лень…
И я вновь в тебя въеду на жеребце мохнатом,
И я вновь тебя, как город, займу,
Перетряхну твои молекулы, каждый атом,
Каждый твой волосок подыму…
Ранним утром в понедельник женщина уходит,
Пьёт торопливо утренний чай,
На лице своём спешно порядок наводит,
Уезжает в Бирму или Китай.
Там среди иероглифов бродят мужчины,
Там тарзанят, смеются, работают, пьют,
До следующего воскресенья слиплись половины.
Но спасибо, Христос, за воскресный уют!
Воспоминание
Жан Катала трубку курил,
Парализованный, в кресле сидя,
Жан Катала переводил,
Мухи при том не обидя…
Люси ему помогала жить,
Люси тоже переводила,
Некоторое время к ним заходить
Мне очень нужно было…
Славный Paris тогда пах углём,
А югославы каштаны жарили,
Мы о Париже всплакнём таком,
Позже по нём ударили…
Город великий быть должен с гнильцой,
В меру облезлый, слегка разрушенный,
Вот он и был – раритет такой —
Город печальный, ветрами скушанный.
А когда город – фонтаны и лак,
Стёкла его помытые, —
Думаешь: «Что за тщеславный дурак!
Крыши зачем так крытые!»
Здесь не живут, не прижав девиц,
С задниц штаны им не стягивают,
Нету энергий у ваших лиц!
Ножки у вас подрагивают…
Средневековый тогда Paris
Был пролетарским городом.
Вот и Наташа идёт, смотри!
Пьяная, очень гордая…
В дороге
Близ церкви, с сонными «Продуктами»
Здесь обитает тихий «Хлеб»,
Написанный большими буквами,
А рядом – красный «Ширпотреб».
Затем кусты, деревья хилые
И километры пыльных рощ.
О Русь моя, своими силами
Я вырастал здесь, тих и тощ.
Глядя во двор
Вот обыватели – медведи…
Ребёнок на велосипеде
Пересекает, клопик, двор.
Вот жирной бабушки позор,
Что волочит сардели-ноги