Сапега косо посмотрел на иезуита, сел на коня, махнул рукой, и войско дисциплинированно продолжило движение. Шагая легко и бодро, будто не было тяжелого дневного перехода, прошли литовский и московский семитысячные полки. Фыркая, упираясь, тяжеловозы протащили шесть пушек с полукартечью. Под королевскими хоругвями прошествовал пятитысячный полк Стравинского, копейщики Марка Веламовского и, наконец, собственный полк гетмана – главная ударная сила его войска…

Сапега разбил свой лагерь на Красной горе в 3-х верстах к юго-западу от Троицы, Лисовский – полковник на службе Лжедмитрия, создатель и командир легкой кавалерии, – в Терентьевой роще, в версте к югу от монастыря. Все восемь батарей разместили здесь же. Солдаты шустро строили острожки и заставы, копали рвы и вынутой землёй отсыпали валы, вожделенно поглядывая на возможную богатую добычу. Троицкий монастырь казался им копями царя Соломона, средневековым Эльдорадо, разграбив которое можно было обеспечить безбедное существование себе и своему потомству!11

***

Обойдя лагерь и осмотрев строительство, Сапега едва успел войти в наскоро натянутый шатер, снять с помощью слуги надоевшие доспехи, с надеждой глядя на походную кровать, как за пологом послышался топот копыт. Адъютант, влетев внутрь и поклонившись, доложил скороговоркой:

–Пан полковник изволил уведомить, что пришёл наш человек из крепости. Просит принять его как можно скорее…

Сапега проводил долгим, тяжелым взглядом силуэт в черной рясе и куколе, сливающийся с темным лесом. Ему упорно лезли в голову слова святого апостола Павла – "Вменяю вся уметы быти, да Христа приобрящу"12, и вся эта история с православным монахом-лазутчиком, доносящим сведения о монастырских сидельцах, внезапно показалась нелепой, ненастоящей, выдуманной в хмельном кабацком угаре врагами Божьими. Гетман поднёс два пальца ко лбу, бросил короткий взгляд на стоящего рядом птенца гнезда Игнатия Лойолы13, застыл и медленно опустил руку, передумав осенять себя крестным знамением. Сосредоточенное лицо иезуита напоминало каменное изваяние, тонкие губы сжались в идеальную нитку, и лишь огромные глаза на худом, мраморно-белом лице жили полноценной жизнью, отражая свет заходящего солнца, отчего казались кроваво-красными. Они внушали уверенность, придавали силы и снимали многие вопросы, хаотично роящиеся в голове. Вот только креститься под этим взглядом рука не поднималась…

–Если это все, кто может поддержать нас внутри крепости, то я сомневаюсь в их способности быть хоть чем-то полезными, – произнес Сапега, испытывая неловкость в затянувшейся паузе.

–Это не все, – ответил иезуит одними губами, не поворачивая головы, – и перед ними не стоит задача резать в ночи стражу и открывать ворота. Их цель – сделать так, чтобы сидящие в осаде возненавидели друг друга.

Краешки губ иезуита дёрнулись вверх, обозначая улыбку. Кинув на Сапегу короткий, пронзительный взгляд, папский легат повернулся и, не оглядываясь на монастырь, пошёл к лагерю, сбивая снятой с руки перчаткой лиловые кисточки чертополоха.

***

Ивашка, увлеченный возможностью выполнить распоряжение воеводы, несмотря на забытый черновик, заткнул уши паклей, забился в угол скриптории и торопливо записывал всплывающие в памяти результаты дневной ревизии артиллерийского наряда. Писал, замирая на мгновение, вспоминая количество ядер и “зелья огненного”, заковыристые наименования орудий, а когда сомневался – закрывал глаза, представляя, как стоял рядом с князем перед бойницами, выглядывая из-за его спины, мысленно пересчитывал ядра и бочки, попадавшиеся на глаза. Натренированная память писца помогала восстанавливать и фиксировать неприметные мелочи, обязывала держать в уме единожды увиденные филигранные узоры и сложные тексты, иногда непонятные и нечитаемые, дабы аккуратно, аутентично их копировать. Ивашка честно и добросовестно заносил всё в реестр, опасаясь выговора за неточные сведения. Закончив авральную работу, когда солнце клонилось к закату, он свернул листочки в трубочку, вложил в берестяной туесок, потянулся довольно и вышел на крыльцо, выковыривая надоевшую паклю из ушей.