Один только раз на очередном дне рождения Алика Пашка, как обычно, хватил лишнего и разоткровенничался. Лена, оказывается, все-таки тогда прислала ему покаянное письмо. Страшное для него письмо. Мол, прости, люблю, все равно люблю только тебя, но так получилось.

А что получилось? Как обычно все получилось. Как его отправили в сапоги, писала Лена, Витек сразу стал к ней подкатываться. Ничего такого, не подумай, мол, уверяла она. В кино ходили, в театр. Одиноко ей было. А Витек забавный. Смешной. И вежливый, во всем ее слушался, под руку приходилось самой брать. А тут один раз посидели в кафе, выпили, потом на квартире выпили. Все и случилось.

Добавлю: такой была ее версия событий…

От этих известий Пашка, естественно, ошалел. Рассказывал потом, ходил и думал, как дурак, что ответить. Потом он получил второе письмо. Еще хлеще первого. Мол, я стерва, дура и шлюха, я беременна от Витька. Поэтому я должна выйти за него замуж. Всю жизнь буду любить и помнить, а ты забудь. Я тебя недостойна и т. д. и т. п.

Я знаю: женщины от природы умеют писать такие душещипательные послания. Сохранять лицо. Чтоб их еще и жалели при этом. Тоже своего рода косметика. Косметическая хирургия. Где чувство жалости используется в качестве анестезии…

Мелодрама, конечно. Бразильский сериал, сжатый до размеров короткометражки, подытожил он. Ленка вообще-то темпераментная девчонка, очень чувственная, рассказывал мне Пашка, на глазах пьянея и раскисая от водки и воспоминаний. Так, с виду не скажешь, строгая, неприступная, если со стороны смотреть. Но по груди погладишь, соски немножко потеребишь, – заходится почти до обморока, совсем может голову потерять. Такую чувствительную грудь, откровенничал Пашка, он больше ни у кого не встречал. Своего рода феномен. Явление природы.

Вспоминал, оправдывал и любил по-прежнему? Не знаю, я не стал уточнять. Впрочем, что уточнять, все видно невооруженным глазом. Таких женщин, как Лена, тяжело забывать. По себе знаю. Грудь у нее действительно была очень чувствительная, я тоже в курсе…

Демобилизовавшись из армии, Пашка не стал восстанавливаться в институте. Хотя мог бы, его бы приняли. Искупил, так сказать, похмельное пиво армейскими портянками.

Первый год он работал в ремонтной шараге слесарем и сильно пил. По-черному, до соплей, блевотины и ночевок в вытрезвителях. Мы по-прежнему его жалели, но деньги одалживали уже с раздражением.

Потом, неожиданно для всех, он пошел служить сержантом в милицию.

– Хочу защищать людей. В мире слишком много несправедливого, – незамысловато, как первоклассник, объяснил он свое решение.

Помню, я тогда про себя усмехнулся…

На поминки мы не поехали. Ну их! Сидеть там со скорбными лицами и делать вид, что смерть Витька нас очень расстроила? Смотреть на другие расстроенные лица, которые тоже делают вид? Была зайцу охота по грибы ходить, как выражается в таких случаях прямолинейный Пашка.

Точно, ну их! В кои-то веки встретились. Маленький праздник на больших похоронах.

Когда народ потянулся к автобусам, а оркестр начал упаковывать трубы в футляры, мы потихоньку отстали. Зашагали между могилами, с облегчением ускоряя шаг и согреваясь в движении.

– Не люблю похорон, – сказал Алик.

– Особенно своих? – спросил я.

Алик усмехнулся. Что-то новое. Солидное. Раньше он ржал как конь по любому поводу и даже без. Горячий кавказский темперамент, оказывается, тоже остывает с годами.

С тех пор как мы не встречались, он отрастил окладистую черную бороду.

Видеть его таким было непривычно. Все-таки хорошо, что мы встретились. Встретились на похоронах Витька. Что тоже неплохо. Если вдуматься.