Народа в зале почти не было. В углу за чашками кофе шушукалась парочка да за одним из столиков окаменела над бутылкой пива фигура в черной коже. До сих пор не знаю, как сейчас считается, черная кожа – это признак крутости или педерастии?

В конце зала блестела разноцветными бутылками стойка.

– Пал Егорычу мое почтенье!

За стойкой стоял сам Денис. Если бы не Пашка, я бы его не узнал. Он тоже не сразу узнал нас с Аликом.

Помню, в школе это была тощая меланхоличная личность. Не слишком чистые волосы до плеч, отрешенный взгляд и тщетные мечты о четверке за четверть.

Теперь Денис оказался пузатым и веселым. С нотками острого злого веселья, мол, пропади все пропадом, а напоследок лучше выпить и закусить всласть. С красными, словно накрашенными, щеками и носом и круглыми, блестящими, как у хитрой вороны, глазами. Он был лысый или просто до блеска бритый, не поймешь. На запястье я заметил характерную зековскую наколку.

Вот и утверждай после этого, что люди не меняются. Меняются. Становятся карикатурами на самих себя. Его можно было узнать, но нужно было долго присматриваться. Сразу бы не узнал.

– Смотрю, ты здесь в авторитете, – сказал Алик Пашке, когда мы расположились за столиком.

– Моя территория, моего отделения.

– Хорошо быть ментом, – сказал Алик. – Почет и уважение…

– Оплеухи и понижение, – добавил Пашка…

Как только мы сели, Денис тут же подошел к нам с бутылкой коньяка и рюмками.

Широко улыбался ровными вставными зубами. Профессионально ловко разлил коньяк, сам подсел за наш столик, по-хозяйски придвинув стул от соседнего.

– Разрешаете? Или у вас секреты? – спросил он, демонстрируя этикет официанта.

– Да садись, садись, чего там…

– Ну, за встречу, – сказал он, подминая рюмку. – Какими судьбами?

– По тебе соскучились, – съехидничал Алик.

– Витька хоронили, – ответил Пашка. – Коновалова помнишь?

– Да ты что… А что с ним случилось?

– Умер, – сказал я. – А больше, пожалуй, и ничего.

– А ты, Юрик, все такая же язва! – громко восхитился Денис.

– Уже гастрит, – ответил я машинально.

Когда это я был язвой? Что-то не припоминаю. Впрочем, со стороны виднее…

Денис шумно потер бритую лысину:

– Во, дела! Помню Коновалова, конечно, как не помнить. Конечно, о мертвых или хорошо, или ничего. Но… Надо же, умер!

– Все там будем, – заметил я.

– Это правильно, Юр. Будем, конечно, куда денемся, – подтвердил Денис. – Только не хотелось бы торопиться.

– На тот свет никому не хочется, – многозначительно, как откровение, сообщил нам пьяненький Алик.

Я вдруг ни с того ни с сего опять вспомнил кладбищенского старика. Интересно, сколько ему лет? И что он так прицепился ко мне? Или – я к нему? Сумасшествие вроде бы не заразно?

Денис опять покрутил головой:

– Коновалова я помню, как же. Конечно, о мертвых или хорошо, или ничего, но пацан был говнистый. Неправильный какой-то пацан. В четвертом классе у меня ластик спер. Я ему говорю, отдай, он говорит – не брал. Я ему дал пару раз по почкам, а толку? Так и не отдал, сука.

– Ластик? Да неужели? – хохотнул Алик.

– Тебе смешно, – сказал Денис. – А мне отец его из Польши привез, из турпоездки. Красивый такой, розовый, в форме слоника. Знаешь, как обидно было! Я, главное дело, помню – только первый день его в школу принес, сам еще не наигрался…

Вот теперь я его узнавал.

Все-таки что с нами делает время… Что хочет, то и делает. Как жестокий ребенок с надоевшими игрушками.

И дед еще этот странный… Скребанул-таки по сердцу ржавым железом. Вторая встреча… Вторая случайность? Тогда почему он смотрит на меня так, словно знает обо мне что-то такое, что я сам бы не отказался узнать?