Пока варится кофе Нихилим
© Нихилим, 2025
ISBN 978-5-0067-1257-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Безответный блюз
Я пишу тебе письма в 3 часа ночи,
Но ты их не читаешь —
Ты спишь, завернувшись в чужое одеяло,
А я курю на пожарной лестнице,
Где призраки старых хитов
Танцуют босиком по моим сигаретным окуркам.
Город спит, как пьяный моряк в порту,
Фонари мигают – моргают,
Будто знают, что ты мне не ответишь,
А я всё бьюсь в стеклянный потолок твоего равнодушия,
Как мотылёк в банке из-под варенья.
Твоя улыбка – это крошки от пирога,
Который ты испекла для кого-то другого,
А я глотаю их, как бродячий пёс,
И лаю на луну,
Потому что она круглая, как твоё «нет».
Я мог бы уехать автостопом на запад,
Где дороги стираются резиной,
Но даже там, в пыли придорожных закусочных,
Твой смех звенит в моей кружке с кофе —
Горьким, как этот блюз.
Любовь – это поезд, который уже ушёл,
А я всё стою на перроне
С билетом, который ты никогда не прокомпостируешь.
Нескончаемое утро
А за окном – трава, высокая, по пояс, и в ней прячется мальчик,
которого больше нет. Он смеётся, но смех его – как шорох страниц в запретной библиотеке времени.
Мама зовёт: «Обед!» – но обеда нет, есть только вечное полуденное солнце, застывшее в луже, где плавает бумажный кораблик с названием «Надежда».
Школа – это коридор, бесконечный, как зевота, и в нём тени учителей плывут, не касаясь пола. Они говорят: «Дважды два» – но ты знаешь, что дважды два – это запах мокрого пальто в гардеробе, это воробей, залетевший в класс и бьющийся о стекло.
А потом – лес. Тот самый, где деревья шепчут на языке, которого никто не учил. Ты бежишь, и под ногами – шишки, как буквы рассыпанного алфавита. Из них можно сложить любое слово, даже «вечность», даже «прощай».
Но вот звонок. Не школьный – какой-то другой, колокольный, ледяной. И ты понимаешь, что детство – это сон, из которого тебя разбудили, но так и не сказали, зачем.
Код распада
Неоновый ИИ-дождь прошибает асфальт,
а я – мокрый чип в кармане вселенной,
где каждый пиксель кричит: «Сломай систему!»
Но система – это я, перепрошитый в гневе.
На экране лба – глюки старых обид,
гигабайты пыльных воспоминаний в облаке из пепла.
Ты говоришь: «Перезагрузись»,
но мой BIOS давно ест ржавчину.
Мы танцуем на серверах, выдыхая пароли,
под саундтрек сирен и битый блюз роутеров.
Твои глаза – два заблокированных окна,
а я в них стучусь, как вирус в глухую стену.
Завтра снова вкинутся в рай через чёрный портал,
будем жечь шины из кода у мэрии метавселенной.
Пока дрон-вороны клюют наши тени,
мы – пиксельный бунт в циркуляторе вечности.
Улисс
Проснулся в электричке – где-то между Тулой и Лобней,
а в кармане – смятый паспорт и крошки из SubWay.
Циркулярка судьбы гудит: «Добро пожаловать в офис!»
Твой Циклоп – менеджер среднего звена,
его единственный глаз – таймер на компьютере,
а вместо скалы – ксерокс, жрущий бумаги, как жрец.
Сирены орут из динамиков: «Скидки! Кэшбэк! Лайфхак!»
Ты приклеен воском из жевачки к сиденью маршрутки,
а за окном – Чёрное море из асфальта и грязи,
где русалками мелькают блогеры-подростки.
Дома – Пенелопа в халате из «Wildberries»,
ткет гобелены из сплетен в Телеграм-каналах.
Телемах? Он давно в доте качает скины,
а не ждёт, когда папа заберет подарки из пункта выдачи.
Ты пьёшь «Девятку» с Аидом из соседнего подъезда —
он в кальяне курит тени умерших кредиток.
Калипсо? Да это же стримерша с Твича,
её чат – как свита, смеётся тебе в лицо «ОК, бумер».
А потом – метро. Подземный Тартар, где эскалаторы
ведут в никуда, как слепые корабли.
И ты плывёшь, плывёшь, плывёшь…
пока телефон не сдохнет,
и в наушниках вместо музыки – вой ветра.
Но дом – это не точка на карте. Это —
пустая банка из-под энергетика, катящаяся по перрону,
и тень от неё всегда длиннее, чем ты.
Встреча по предварительной записи
Они прислали письмо без штемпеля:
«Явитесь в кабинет №407,
при себе иметь паспорт и причину».
Лестница вела вверх, но этажей не становилось меньше —
только потолок давил, как непрочитанный приговор.
В приёмной – часы без стрелок,
стеклянные глаза секретарши
листали меня, как просроченное дело.
«Он занят», – сказала она, указывая на дверь,
которая была одновременно и закрыта, и распахнута.
Внутри – человек в пиджаке цвета мокрого асфальта
перекладывал кости из папки в папку.
«Ваш случай требует уточнений», —
он протянул мне бланк,
где вместо граф – зияли дыры.
Я заполнял их годами, десятилетиями, вечностью —
чернила стекали по пальцам, превращаясь в мух.
«Неверный формат», – вздохнул он,
и стены начали расти,
пока комната не стала размером с игольное ушко.
Теперь я жду. Иногда слышу шаги за дверью —
это, наверное, она.
Но дверь всё так же:
и закрыта, и распахнута.
Утраченное
Помню: трава росла сквозь трещины в ладони,
а мир был Библией с картинками —
Адам в комбинезоне, Ева с ведром малины,
и змей, шептавший не «грех», а «смотри»…
Теперь рекламные щиты гложут небо,
как термиты – древесину апокрифов.
Мы листаем историю свайпами влево,
а Рай – это логотип на снесённом доме.
Я искал Бога в хештегах #вечность,
но нашел лишь селфи ангелов в клубах:
крылья из неона, нимбы – фотошоп,
причастие – бокал дешёвого вина в пластике.
Детство пахло чернилами и пирогами,
теперь пахнет силиконом и пылью серверов.
Даже яблоки в супермаркете – восковые макеты,
и Ева уже не плачет – ставит лайк под постом Иуды.
Мы строили ковчеги из диснеевских DVD,
но потоп пришёл тихим – байтами, мегабайтами,
и теперь мы плывём, приклеенные к экранам, как улитки к раковинам,
в океане, где даже волны имеют паттерны.
А где-то там, за битами,
в слепом пятне алгоритмов,
плачет ребёнок, запутавшийся в корнях дуба —
единственный пароль от потерянного Рая.
Современная молитва в эпоху Wi-Fi
Один, чьи вороны – дроны с камерами,
летают над бетонным Иггдрасилем метро,
собери мои битые данные в ковчег —
я утонул в прокрутке, как в Гиннунгагапе.
Тор, чей молот – сломанный смартфон,
пролети над серверами грозовым RAID-массивом,
пусть асы-программисты не гложут костяшки клавиш,
как тролли – кости погибших надежд.
Фрейя, чьи слёзы – дождь над ТЦ,
где золото – скидочные купоны, а любовь – подписка,
научи нас сеять озимые в трещинах асфальта,
чтоб урожай взошел меж бетона и VPN.
Локи, чей огонь – фейкньюс в ленте,
сплети нам сеть из спама и мемов,
чтоб тролльфармы в комментах расцвели маками,
а не ядом. Хотя… ты же любишь хаос.
Хеймдалль, чей рог – сирена скорой,
стоящей в пробке меж миров,
открой нам Биврёст из неона и ржавых мостов,
где боги – бомжи у станций, поют блюз на губной гармошке.
Мы молимся в храмах «24/7»,
причащаемся кофе с молоком от коров на антибиотиках,
но где-то в груди – руна из шрамов,
напоминает: даже в аду алгоритмов
можно выжечь имя тем, кто нас создал.
Неразделимые
Ребёнок рисует на асфальте мелом круги —
они похожи на разводы в выцвевшем паспорте.
Ты говоришь: «Эй, это же просто игра!»
Но он уже бежит к качелям, где ветер свистит сквозь «завтра».
Твоя жена режет лук на кухне, плача
не от него, а от письма, что не дописала в шестнадцать.
Вода кипит, как забытый диалог с дедом,
а суп варится из тех же овощей, что росли в саду у прабабки.
Ты носишь ту же родинку, что и парень из Рима,
который умер, смеясь, под колесницей в 312-м.
Твой кот спит на диване, свернувшись в эмбрион,
а за окном – воробей, как забытое воспоминание.
Не надо делить жизнь на «сейчас» и «когда-то» —
это всё равно, что рвать фотоальбом на «утро» и «вечер».
Даже смерть – просто перерыв на сигарету
между двумя одинаковыми снами про дождь в апреле.
Мы не гости здесь. Мы – пыль на зеркале,
что стирают, а она снова настырно ложиться, кружась в луче.
Ты проснешься завтра другим,
но в груди – всё тот же смех, что разбил вазу в 1999-м.
Одиночество
Полночь.
Город спит, как пьяный клоун на скамейке в парке,
а я бреду по улицам,
где фонари – последние курильщики этой долбанутой ночи.
Мой теннисный мяч души
отскакивает от стен подъездов,
но никто не подает его обратно.
Да и..!
Я закуриваю сигарету,
и дым танцует босоногий блюз
на ветру, который шепчет мне на ухо:
«Ты свободен, детка, свободен, как дерьмо в унитазе».
Одиночество – это когда ты понимаешь,
что даже твоя тень иногда уходит погулять
без тебя.
Но вот вдалеке – поезд.
Он воет, как сумасшедший ангел,
и я знаю: где-то там, за горизонтом,
есть еще такие же сукины дети,
которые тоже не спят,
тоже курят,
тоже смотрят на луну
и думают,
что она похожа на таблетку от всего этого дерьма.
И может быть, однажды,
когда все бары уже будут закрыты,
а небо начнет блевать рассветом,
мы встретимся
и поймем,
что одиночество – это просто
еще один способ
быть вместе
с этим безумным,
прекрасным,
долбанутым миром.
Бесконечный роман
Ты просыпаешься в комнате,
где обои знакомы до дрожи,
но зеркало упорно твердит,
что это не твоё отражение.
За окном – тот же дуб,
под которым целовались в шестнадцать.
Только теперь ты – девочка с косичками,
а он – старик в потрёпанной кепке.
Твоя мама жарит тосты,
и запах горелого хлеба
точно такой же, как в том берлинском кафе,
где ты умерла в 1943-м.
Вчерашний снег – это завтрашние слёзы,
а сегодняшний смех —
эхо будущего,
которое мы уже пережили.
Мы пишем одну и ту же книгу
разными почерками.
Ты – сегодня карандашом,
завтра – чернилами,
а послезавтра – кровью на стене тюремной камеры.
Но в конце концов
все страницы сольются в одну,
и окажется,
что главный герой —
это тот самый ребёнок,
