что до сих пор рисует мелом
на асфальте вечности.
Кофейный блюз детства
Кофе в жестяной турке дымится,
как паровоз,
когда мир был размером
с бабушкин пирог на кухне.
Аромат —
это билет в один конец:
вот ты уже
на крыльце родного дома,
где отчим чинил велосипед,
а мама пела что-то про дождь.
Глоток —
и внезапно ты снова
в той самой рубашке в горошек,
босой на траве,
с кузнечиками в карманах
и смехом,
который еще не научился бояться будущего.
Но вот ожог на языке —
и ты возвращаешься
в эту чертову комнатушку,
где холодильник гудит
марш безработицы,
а за окном —
только мусорные баки да туман.
Но держи кружку крепче, малыш,
ведь пока есть кофе —
есть и обратный билет:
в ту самую кухню,
где время текло,
как мед из ложки,
а смерть была просто
словом в учебнике по литературе.
Дорога сквозь пепел
Рассвет.
Я просыпаюсь в кузове грузовика,
где раньше возили арбузы,
а теперь – только ржавые консервы
да призраки чьих-то имён.
Город впереди —
как раскрошенный зуб,
дымится последними воспоминаниями.
Я закуриваю Camel,
найденный в чьей-то куртке —
он вкусом похож на 2018 год,
когда мир ещё умел смеяться.
Мой друг – ворон с пробитым крылом.
Мы делимся завтраком:
ему – паучок в банке,
мне – тень от прошлой жизни,
что прилипла к подошвам.
Дорога зовёт, как пьяная любовница:
«Давай, детка, поедем туда,
где солнце не пахнет гарью!»
Но я знаю – везде одна и та же пустота,
только с разными вывесками.
Иногда по ночам
я слышу, как смеются дети
в домах, которых нет.
А утром нахожу их игрушки —
пластиковые солдатики,
таящие от времени.
Я продолжаю идти.
Потому что остановиться —
значит стать памятником самому себе.
Билет в один конец
Ты вернулся – но Итака сгорела,
и пирс, где ловили бычков,
теперь бетонный причал для яхт.
Твой дом – музей с табличкой:
«Здесь жил тот, кого забыли».
Мать не узнаёт твоих морщин —
они чужие, как паруса на горизонте.
Отец в земле двадцать пять лет,
а его трубка пылится на подоконнике.
Улицы сузились,
а детство – как пустая раковина у моря:
подносишь к уху —
слышишь только шум крови в висках.
Даже язык стал чужим —
слова путаются,
как монеты в кармане эмигранта.
Ты пытаешься купить хлеб в булочной,
а тебе сдают мелочь взглядами:
«Чужа́к».
А ночью, когда фонари зажигают тени,
ты понимаешь:
Одиссей – не тот, кто вернулся,
а тот, кто навсегда остался в дороге.
Итака – это не место.
Это шрам,
который болит,
когда меняется ветер.
Вечно открытая рана
Я в подворотне,
где фонарь мигает,
как твой смех в моей голове
уже десять долбаных лет.
Ты была моей первой сигаретой —
горькой, запретной,
но я затягивался снова и снова,
пока не остался один
с пустыми пачками «Camel»
и стихами,
которые никто не услышит.
Твои письма —
теперь просто пепел
в кармане старой куртки.
Я их не читаю —
просто иногда трогаю пальцами,
и они рассыпаются,
как наши обещания
в тот дождливый апрель.
Я встречал других —
блондинок, брюнеток,
женщин с глазами теплее твоих.
Но все они —
просто временные повязки
на ране,
которая никогда не затянется.
Иногда, в пьяном угаре,
я звоню тебе —
твой номер уже не существует,
но я слышу гудки
где-то в глубине черепа,
и они звучат,
как последний поезд
с единственным пассажиром —
моим сердцем,
которое так и не сошло на станции «Забудь».
Так что давай выпьем,
за первую любовь —
за ту, что болит,
как перелом,
который сросся криво.
За ту,
что навсегда останется
шрамом на моей душе —
некрасивым,
неровным,
но единственным настоящим.
Прощай, мой дом
Я пишу это на салфетке
в кафе у вокзала,
где небо за окном —
синяк над крышами моего детства.
Мой чемодан —
это три рубашки,
билет на автобус
и фотография,
где я ещё улыбаюсь
как человек,
который верит в возвращение.
Тротуары здесь помнят мои шаги,
но теперь они стучат чужим ритмом —