– У каждого свои обстоятельства… – пробормотал я, уже понимая, что как ни крути, а его вариант самый предпочтительный в моем нынешнем положении. – А примут ли?

– Под лежачий камень… – нахмурился Юлька и вскочил, подхватив девчонку под локоть. – Надо же пробовать! Сейчас проводим Киру, а после – к нам. Мама и папа, вот увидишь, обрадуются тебе. Переночуешь у нас, сполоснёшься в ванне…

– Я только из бани…

– Тем более!..– и забулькал добродушным смешком, сообразив, что сморозил. – Словом, Миша, слушай сюда и не противься случаю. Не зря же он свёл нас, верно? Его Величество Случай!

Надо ли говорить, что я почувствовал облегчение: за меня что-то решили, предложили руководство, обозначился какой-то просвет, забрезжили надежда и определённость.

– Случай богиню зовут. Её узнавать научитесь: часто нам предстаёт в разных обличьях она.

Гёте я ввернул, чтобы показать, что, мол, тоже не лыком шит, да и Сашку вспомнил. Он бы бабахнул сейчас из всех орудий – Достоевским влупил или каким французом. Порылся бы в книжке своей, в голове поскрёб бы и… Эх, необразованность наша!..

Кира, словно почувствовав это, а может, и без умысла, улыбнулась и, сославшись на Ницше, который утверждал, будто все танцуют на ногах случая, добила меня своей эрудицией, доказав, что умные люди, вроде неё и дембеля Сашки, читают одни и те же книги. Она ж, поправив очки, давнула меня Анатолем Франсом!

– Не лучше ли сказать, что так решила судьба, и что сила, именуемая нами случаем, а в сущности являющаяся естественным порядком вещей, совершила это незаметное деяние?

Я склонил голову в совершенном почтении, но мысленно обозвал её «синим чулком». А в общем… дело не в ней. Коли так решила судьба, а богиня предстала в виде Яновского, то, может, наша встреча и есть тот самый «естественный порядок вещей»? А «незаметное деяние» станет заметным событием в моей жизни.

Кира жила поблизости от сквера. Юлька – тоже. Треугольный переулок оказался рядом.

Папа и мама Яновские, в отличие от сына, встретили меня без бурного восторга, но, в общем и целом, достаточно хорошо: хлопотали вокруг и улыбались А какой энтузиазм они проявили в обсуждении моей дальнейшей судьбы! Да нет, все прошло отлично. Расспросам не было конца. Бетта Михайловна ахала и охала, узнав, что сестрёнка выскочила замуж, спросила, ввергнув меня в смущение: «Как они живут? Надеюсь, не как жиды?» Я заверил, что живут нормально, хотя остался в недоумении. Что она, еврейка, понимает под «как жиды»? Как будет жить тот же Юлька, когда женится на Кире?

Ну ладно, вечер шёл своим чередом. Бетта Михайловна даже всплакнула, вспомнив безотцовщину – Тамарку, Ирку и Алёшку Меньщиковых, в избушке которых они – целая куча народа! – как-то ютились. Услышав, что пани Холодная и пани Патофелечевская вскоре после их отъезда тоже отчалили к себе в Польшу, снова затуманилась: сколько и каких вечеров они провели вместе! Ефим Самуилович почти не вмешивался в дебаты и солидно покашливал в седые усы. Только однажды помянул свой столик в простенке между оконцев, за которым он чинил часы, да то, как мы таскали у него крохотные пружинки и шестерёнки. А Юлька булькал-посмеивался и развивал свою мысль о художественном училище, которое я должен осчастливить своей персоной, и эта идея нравилась ему всё больше и больше. Как, впрочем, и мне.

Слегка разомлев – отвык! – от семейной обстановки, от сытной домашней еды, я отвечал, отвечал, отвечал. И в ванне помойдодырничал. Через неделю. Когда навсегда покинул их гостеприимный кров, успев, однако, встретить под ним Новый, тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. Ну, не совсем под ним. Даже совсем не под ним. Это я брякнул, потому что жил у них.