Слов нет, мне тоже вдруг загорелось попасть в Одессу: когда ещё появится в другой раз такая возможность?

– Ох, Петька, – все ещё сомневался я, – у нас ведь как? Если не понос, то золотуха! Столько дней прогуляли, а тут ещё…

– Семь бед – один ответ. Надо ехать, – настаивал он. – Не на месяц отправляемся! Пару дней – и обратно.

У вокзала рассчитались с таксистом, купили перронные билеты, а у перрона… одесский поезд! Проникнуть в вагон не составило труда, и вот… «Вагончик тронется, вокзал останется».

Через шесть часов мы оказались на Дерибасовской.

Слободзейский хмель выветрился за ночь, но мы, точно хмельные, брели вдоль улицы-красавицы, любушки-голубушки, потом сворачивали туда и сюда, но везде нас доставала южная весна. Здесь, казалось, даже воздух иной, что же говорить о женщинах, которых Петька, что называется, пожирал глазами и бормотал: «Забирался в толпу женщин и дышал ими вот так!» И показал как, делая вдохи-выдохи, похожие на утробные стоны ишака. Верно, верно, поддакивал я, у одесситок свой шарм. Особый. Кишинёвские крали были всё-таки другого разлива. Там – «гибрид», здесь – «Массандра» или «Абрау-Дюрсо». Они и одевались иначе, и «фигурки имели точёные», как Петька сообщил мне, будто я не имел собственных глаз.

Мисюру, Лужецкого и остальных знакомцев застали в общаге и только теперь сообразили, что сегодня же воскресенье. Толька издал индейский клич, а может, тарзаний вопль, Лужецкий – начало какой-то арии. Вообще приняли по-братски, а так как Бахус тоже не дремал, то встреча затянулась, и только вечером, когда все разбрелись, я остался один, пытаясь вспомнить, когда же исчез Мудрак. «Наверно, удрал к этой… к Лорке, – решил я. – Но Бог с ним – для того и приехал».

Возбуждение улеглось, но душа моя, взъерошенная выпитым и чего-то хотевшая, требовала иного завершения дня.

Для начала позвонил Яновским.

Бетта Михайловна сказала, что Юлик и Кира ушли в кино, спросила, как подвигается учеба. К себе не пригласила, да я бы всё равно отказался. Всему есть предел. Гостеприимству тоже. Выручили в трудную минуту, чего же ещё? У Юльки своя жизнь, у Юльки есть Кира. Интересно, как у неё подвигается учеба? Я так и не увидел ни рисунков её, ни живописи. Спросил перед отъездом в Кишинёв, как, мол, дела, а она по мне, как дубиной, врезала непонятным стишком:

Это мне тогда «было супно»! И «грустел» я тогда и «хрющал». Это мне предстояло мотать в Кишинёв, «винтясь по земле», а ей одна забота – учись в стайке «тихих мысиков» и горя не знай!

Я и не заметил, как оказался на Приморском бульваре. Морской вокзал. Пассажирский лайнер у причала. Белый, ярко освещенный. На трубе, точно повязка дружинника, алая полоса, на баке мачта с «вороньим гнездом», у грузовых стрел копошатся мариманы – жизнь! Н-да, блеск и нищета куртизанок… Это, похоже, старушка «Победа». У «Нахимова» две трубы, а у «Абхазии» бак и ют гораздо короче. «Россия» похожа на неё, но её обводы более округлы, чем у «Победы», которая выглядит угловатой. Зря, наверно, я уволился из Мурмансельди…

«Зря? Нет, вряд ли. При желании можно вернуться на круги свои, а училищный диплом пригодится – мало ли! – Размышлял я, глядя на возню матросов теперь уже возле вываленных шлюпбалок. – А если честно, вот же твоё настоящее! На палубе».

Будто наяву, увидел я свои руки на дубовых рукоятях штурвала, увидел картушку компаса, подсвеченную едва-едва. Она качнулась, курсовая черта поползла в сторону – указала на иные миры, на далекие страны и чужие города, правда, слишком похожие на те, что описывали – бесподобно! – Александр Грин и даже ранний Паустовский. Они-то в каком-то смысле и понудили меня бросить училище и податься на севера. Правильно ли я тогда поступил? Кто его знает. Но справимся у Нэша: «Есть люди, которым я от души завидую, и которым легко по жизни шагается: эти люди делают все как полагается». Такими строчками пиит начинает стихотворение «Это удовольствие не для меня». А потом и соответствующий вывод: «Люди, которые делают всё как полагается, должно быть, умеют довольствоваться малым и жить в своё удовольствие – завидное умение! И я день и ночь мечтаю о том, чтоб во мне было чуть побольше от них – или чтобы их было чуть поменее». О том же мечтаю и я. Что может быть скучнее «правильного» человека! Походить на Кольку Орла? Упаси Боже! Да и Гришки – Копий и Коврига – при всей их настырности, боюсь, только буквоеды. А впрочем, не мне судить, думал я, возвращаясь в общагу.