– А ты бы не улыбалась, если бы тебя к себе на службу взяли? Такой взгляд у него… прям как герой из старой поэмы!

Я слушал, не вмешиваясь, только ухмылялся. Иногда специально повторял за ними слова, которые слышал уже не в первый раз.

– Осугуру… осугуру… каваиии…  – пробормотал я тихонько, будто пробовал на вкус.

Они глядели на меня с весёлым недоверием, словно на кота, который вдруг заговорил .

И всё это напоминало мне дом. Ту самую лавочку у калитки, где я летом сидел босиком, щурясь на солнце, а деревенские тётки носили воду, обсуждали урожай и последние сплетни.

Там, как и тут, люди были уставшие, но светлые .

Не потому, что у них всё было легко, а потому что смеяться – это выбор .

Я прикрыл глаза.

«Чуть-чуть ещё… и я начну понимать вас полностью, – подумал я. – Совсем немного…»

Ветер играл травой. Самурай стоял рядом, как обычно. Служанки хихикали вдалеке.

А я, моряк с другой стороны мира, сидел среди чужих и почему-то не чувствовал себя совсем чужим.

Здесь, на мягкой траве, я просидел, может, час, не замечая, как клонился день. Солнце медленно опускалось за дальний холм, заливая деревню тёплым, золотистым светом. Пахло тёплой землёй, дымком издалека и чем-то знакомым… может, весной. Я прикрыл глаза и вдруг – цок-цок-цок  – где-то на дороге, за оградой, донёсся звук копыт. Стучал он ровно, тяжело, уверенно – так, будто скакал не обычный крестьянин, а кто-то знатный.

Я не ошибся. Вот он, всадник – господин Хатамото Кентаро. Его скакун взвизгнул, тормозя у ворот, и стражник мой – тот самый, что за мною ходит день и ночь, ни слова не говоря – поспешно кинулся вперёд, ухватил поводья и крепко удержал коня, пока господин спешивался. Кентаро был в полном самурайском облачении – сверкающем на солнце, тяжёлом, как сама власть. Он прошёл мимо меня, не удостоив ни взглядом, ни кивком.

Я только опустил голову…

– Вот тебе и дружба, – пробормотал я себе под нос. – Ещё недавно вместе выпивали, а нынче – будто и не знаем друг друга…

Он быстро скрылся в доме, за тяжёлой дверью, а я остался на траве, провожая его взглядом. Что-то случилось, это было видно по его лицу, по спешке в движениях. Но не моё это было дело – не сейчас.

Я заметил, как при появлении господина всё вокруг будто застыло. Служанки, что только что бегали по двору, хихикали, что-то обсуждали вполголоса, теперь – как по мановению палочки – замолкли и рассыпались по сторонам. Ни одного лишнего жеста. Ни улыбки. Все как заведённые пружинные игрушки – словно как марионетки – одни и те же жесты , если такие в правде и бывают.

Мне даже как-то не по себе стало. Словно жизнь ушла из этого места и осталась только тень порядка.

Я вздохнул, откинулся на траву и посмотрел в небо – там, между ветвями, уже горели первые звёзды.

– Ай да, Кентаро… – проговорил я почти с лаской. – Как ты быстро снова стал чужим. Ну ничего. Всё узнается со временем.

Тихо… Только кузнечики стрекочут да трава шелестит под лёгким ветерком. Я уже почти задремал, лежа на боку, когда услышал лёгкое «пссс» и сдержанный смешок. Приоткрыв один глаз, я увидел – у ограды, совсем рядом с тем местом, где я лежал, снова собрались дети. Те самые – что шепчутся, хихикают, прячутся, когда я оборачиваюсь. Сегодня их было трое. Две девчонки – одна с ленточкой в волосах, вторая с соломенной корзинкой, и мальчишка в штанах до колен, весь в пыли.

– Эй, зверь, ты живой? – вдруг сказал он, не таясь.

Я чуть приподнялся на локте и скосил взгляд. Все трое разом отпрыгнули за забор, визгнув. Я усмехнулся.

– Ага… живой, – пробормотал я, нарочно громче, чтоб слышали. – И даже говорить умею.