Своих собеседников я находил разными путями. Первые интервью проводил с близкими знакомыми, в жизни которых, как я знал, случались длительные периоды депрессии. Объявления размещал в местных газетах и получил на них некоторое количество откликов. Наконец, после каждого интервью я предлагал собеседникам рассказать о моем исследовании их друзьям, тоже имевшим опыт депрессии, и сообщить имена желающих участвовать в нем. Как и в любом проекте, основанном на подробных интервью, эта выборка не претендует на статистическую репрезентативность. Тем не менее я уверен, что недостаточный охват моей выборки с лихвой компенсируется более глубоким проникновением в проблему моих респондентов.

Записанные интервью длились обыкновенно от полутора до трех часов. В нескольких случаях понадобилось повторное интервью, настолько сложным и ярким оказывался опыт моего визави. В начале беседы я просил собеседника или собеседницу очертить историю своей жизни с депрессией «с того момента, когда вы впервые поняли, что с вами что-то не так, даже если первоначально и не связывали проблему с депрессией». Этот общий вопрос обычно вводил в разговор, дававший сведения следующего рода: объяснение депрессии; опыт госпитализации; суждения о том, следует ли считать депрессию болезнью; чувства, испытываемые к специалистам-психотерапевтам; влияние депрессии на отношения с семьей и друзьями; влияние депрессии на работу; чувства по поводу применяемых психотропных препаратов и стратегии психической адаптации. Я стремился получить информацию по всем этим аспектам, однако время, уделяемое той или иной теме, определялось индивидуальными и непредвиденными жизненными обстоятельствами моих собеседников.

Не знаю, какую часть информации от меня утаивали, но меня поразило, насколько искренне большинство интервьюируемых говорили о своем опыте, включая такие тяжелые темы, как насилие над детьми, наркомания, профессиональная несостоятельность, распавшиеся отношения и попытки самоубийства. Не раз, когда мои визави вспоминали об особенно болезненных случаях, интервью перемежались слезами. В конце беседы я всегда оставлял респондентам время «переварить» наш разговор и поделиться впечатлениями. Практически все благодарили за возможность рассказать свою историю, многие признавались, что интервью по-новому осветило их жизнь. Часть собеседников подчеркивали, что их участие в исследовании было вызвано желанием, чтобы и другие услышали и поняли, что такое депрессия. Похожие чувства выразила 41-летняя женщина-пекарь, которая рассказала мне, почему откликнулась на мое объявление в газете.

Я подумала: может быть, смогу сказать что-то, что поможет тем, у кого депрессия… [Я хочу] призвать людей смелее проявлять свою отзывчивость, [чтобы другие] видели: между нами существует связь, и мы влияем друг на друга. Я хочу, чтобы люди услышали: часть проблемы депрессии – это изоляция, и каждый может как-то вмешаться. [Я хочу, чтобы люди ощутили], у них есть на это право… каждый может что-то сделать, каждый человек, вероятно, знает кого-то в депрессии, и каждый на что-то способен – ну, стать чуточку добрее или что-то в этом роде. Это может реально изменить ситуацию.

В этом отклике тоже подчеркивается, что депрессия – болезнь изоляции. Один из моих собеседников, чьи слова вы еще услышите, охарактеризовал депрессию как «предельное сужение, сжатие личности… Скукоживание внутри себя, взрывная волна, направленная внутрь». Во время депрессии люди ужасно мучаются из-за того, что отрезаны от других, и тем не менее чувствуют необходимость самоизолироваться. Парадокс заключается в том, что жертвы депрессии жаждут общаться, чувствуют себя покинутыми и изолированными и всё же оказываются неспособными к спокойным, без надрыва, отношениям с другими. Я надеюсь, эта книга уменьшит изоляцию и одиночество, 1) позволив страдающим депрессией увидеть, как зачастую схожи их переживания, 2) помогая профессионалам взглянуть на мир глазами их пациентов и 3) давая семьям и друзьям депрессивных людей более ясное понимание их трудного положения.