Более того, мы все – не просто, скажем, мужчины или женщины. Мы, кроме того, мужчины и женщины разных рас, социальных классов, разного этнического происхождения и возраста. Следовательно, человеческое страдание охватывает широчайший диапазон оттенков, интенсивности и глубины реакций в зависимости от сочетания наших многочисленных социальных позиций. Я снова процитирую Джуди Чемберлин, которая, не будучи профессиональным социологом, превосходно показывает, как такая точка зрения помогает при реабилитации людей, борющихся с тяжелыми эмоциональными расстройствами. Свое эссе под названием «Самореабилитация: движение выживших в психиатрии» Чемберлин заканчивает таким призывом:
Я призываю вас посмотреть на реабилитацию в самом широком контексте. Дело не только в том, что мы сломаны и нас нужно починить: само общество, в котором мы живем, сломано, и это влияет на наши действия и наше благополучие. Мы повреждены расизмом, сексизмом, классовыми предубеждениями, гомофобией, нищетой и притеснением. Если наши действия рассматривают в вакууме, игнорируя все эти факторы, мы выглядим неполноценными. Но если взглянуть на нас в контексте этих факторов, то помощь, оказываемая нам, станет гораздо весомей и менее сосредоточенной на наших индивидуальных недостатках и патологиях. Бессмысленно игнорировать общество, в котором всем нам приходится жить[71].
Если вы признаете обоснованность этих слов, вас, вероятно, уже не удовлетворит ни одна из трактовок депрессии и других психических заболеваний, которые не принимают в расчет свидетельства, субъективный опыт, интерпретации и социальные контексты тех, кто часто и мучительно страдает. Надеюсь, что вы согласитесь с главной предпосылкой этой главы: готовность внимательно и уважительно выслушать трудные, нередко сбивающие с толку свидетельства о болезни – глубоко нравственный акт, очеловечивающий и рассказчика, и слушателя. В этом смысле я надеюсь и на то, что голоса в следующих главах, впервые зазвучавшие 20 лет назад, будут и для вас такими же убедительными, поучительными и даже, может быть, судьбоносными.
Глава 1. Жизнь с депрессией
Ничто так не обогащает опыт и не проясняет в жизни главное, как серьезная болезнь. ‹…› Нарративы о болезни поучительны, они демонстрируют, как возникают, регулируются и осмысливаются жизненные проблемы. Кроме того, они рассказывают, как сквозь призму культурных ценностей и социальных отношений мы воспринимаем и контролируем собственное тело, определяем и классифицируем телесные симптомы [и] интерпретируем жалобы в конкретном контексте своей жизненной ситуации…
Артур Клейнман. «Нарративы болезни: страдание, лечение и человеческое состояние»[72]
В общей сложности я почти 20 лет борюсь с депрессией. Думаю, даже в детстве тревожность была свойственна моему жизнеощущению не меньше, чем радость и наслаждение. Оглядываясь на свое прошлое, я вижу множество намеков: что-то шло не так. Юные годы вспоминаются по большей части с трудом, но в старших классах школы и в колледже я не чувствовал уверенности в себе, боялся не оправдать ожиданий окружающих и часто ночь напролет не мог заснуть. Сосед по комнате в колледже дал мне прозвище «Слабое сердце» – в честь героя повести Достоевского, потому что я часто выглядел немного потерянным. Однако в те годы реально оценить «нормальность» собственных чувств я не мог, поэтому считал себя в крайнем случае более тревожным и мнительным, чем другие люди. Ни то ни другое, казалось, не требовало лечения. И хотя меня эмоционально постоянно лихорадило, словно я был в легком жару, мои успехи в учебе позволяли думать, что со мной всё в порядке. Только в тридцать с небольшим мне пришлось признать: что-то со мной «действительно не так».