Люди, живущие с депрессией, часто весьма отчетливо помнят обстоятельства, которые впервые вынудили их признать себя «человеком с проблемами». Для меня одним из таких поворотных моментов стала конференция социологов в Монреале в 1974 году. По всем объективным критериям я должен был чувствовать себя довольно хорошо. Постоянная научная работа в Бостон-колледже, только что подписанный контракт на первую книгу, дома замечательная жена, прекрасный сын и новорожденная дочка. Со стороны моя жизнь выглядела неплохо.

Всю неделю, что я провел в Монреале, я практически не спал. Правда, я находился в незнакомом городе, в съемной квартире, – возможно, проблема была в этом. Однако я и прежде много разъезжал и никогда не испытывал такой скверной бессонницы. Тогда я подумал: «Наверное, я болен. Должно быть, грипп». Но, опять же, это не было похоже ни на один из прежних случаев гриппа. Я был не просто утомлен и нездоров. Каждую из тех бессонных ночей моя голова гудела от беспокойных мыслей, а днем наваливалось невыносимое горе, словно у меня умер кто-то близкий. Я был сбит с толку и чувствовал тоску, отличавшуюся от всего, что когда-либо испытывал. Я не мог сосредоточиться, потому что моя голова, казалось, вот-вот лопнет, и вдохновение от подписания контракта на книгу сменилось ужасом и уверенностью в том, что я не гожусь для этой задачи. Это воистину была несчастная неделя, и так началось то, что, как я знаю теперь, являлось продолжительным приступом депрессии. Тогда же начались долгие поиски ответов на вопросы: чтó со мной не так, как это назвать, что с этим делать и как с этим жить? Это был петлистый, печальный и часто весьма мучительный путь.

Несмотря на постоянное ухудшение моего самочувствия после того, что я в первый раз пережил в Монреале, потребовалось еще немало времени, чтобы я соединил в одно целое слово «депрессия» и собственное состояние. Депрессия еще не стала частью моего самовосприятия, моей идентичности. Только очередной затяжной и более изнурительный период бессонницы, усугубленный тревогой и отчаянием, вытолкнул меня к врачу (терапевту, а не психиатру). Тогда я впервые услышал, что у меня клиническая депрессия и что мне нужны «антидепрессанты». Это тоже стало поворотным моментом в моем прогрессирующем осознании себя «человеком с проблемами».

На протяжении многих лет я принимал большое количество лекарств, назначавшихся, как мне сегодня кажется, абсолютно эмпирически. Первым из них был препарат под названием Амитриптилин (который и отправил меня в настоящий «трип»[73]. Я начал принимать его перед тем, как поехать в отпуск с семьей (это было в 1978 году) в Орландо, штат Флорида, чтобы насладиться Disney World, Sea World и Circus World[74]. Уже на борту самолета я понял: что-то безнадежно не так. В голове у меня происходила невообразимая путаница, и, как ни сильна была моя тревога в прошлом, она не шла ни в какое сравнение с тем, что я чувствовал в ту минуту. Ощущения были настолько ужасны, что я, конечно, должен был бы понять: это лекарство – катастрофа; но у меня не было опыта, и я подумал: возможно, так и должно происходить, пока не привыкну к лекарству. В Орландо мне стало еще хуже. Я не спал. Я не мог ни на чем сосредоточиться, меня охватила дикая паника. Худший момент, однако, наступил в конце той недели, когда мы возвращались в отель после одного из самых длинных дней в моей жизни.

Контраст между тем, что мы должны чувствовать в Диснейленде, и тем, что чувствовал я, оказался столь чудовищным, что ошеломил меня. Я не раз был готов разрыдаться, но, когда мы выехали из Диснейленда, я слетел с катушек. Я попросил жену остановить машину на аварийной полосе, – я вышел из машины и «сломался», у меня случилась настоящая внутренняя поломка. Кое-как мы добрались до отеля, я позвонил в Бостон врачу, который велел мне немедленно прекратить прием лекарства. Отмена препарата помогла, но этот незабываемый опыт стал ключевым в моей развивающейся «карьере» депрессивного человека.