Вован был волком в человечьем теле. Нутром чуял опасность. За это шестое чувство его побаивалась даже тёща. А тёща-то была ого-го – настоящая интеллектуалка. Такая если и займётся махинациями, то «чистыми». Чтобы всё шито нитками, пусть даже белыми, но незаметно. Если Вован по молодости брал нахрапом и наглостью рэкета, то Филипповна с юности слыла белоручкой, а сейчас специализировалась на неуплате налогов от трудовых доходов. В играх с государством, она обыгрывала представителей властей уже много десятилетий подряд. Это была битва титанов. Но у тёщи сил было, как у матери-земли. Только один Вован не поддавался на её колдовские умения: как в воду глядел, когда она и его хотела кинуть на пару лимонов. Всё-то выходило чисто, комар носу не подточит. Но Вован знал – то ли по её плутовским глазам, то ли по ёрзанью на стуле, – что она врёт. Также его боялась жена Маринка. Стоило ей только подумать о том, как кинуть мужа на деньги, сбыв его бизнес третьим лицам, а самой укатить до конца своих дней в тёплое заморье, Вован как бы невзначай менял все пароли и явки, попутно урезая доходы своей дражайшей для профилактики.

Бизнес дело нехитрое. К одним деньги липнут. К другим – нет. Так думала Филипповна, инфернальная женщина, потерявшая свою красоту где-то на Колыме. Её муж, уже пару лет как отправившийся тягаться не то с ангелами, не то с бесовским подрядом (в последнее верилось больше, хотя по заказу жертвователей в местной церкви пару святых смотрели на молящихся его свирепыми глазами), сразу увидел в зачуханной пацанке золотую жилу, алмаз неограненный. Надо было оставить кому-то нажитое. Не дочери ж. Маринка пошла неизвестно в кого. Должно быть, в музыкантишку, с которым по молодости крутила роман её маман. Прошлое всегда темно и неясно. Маринка шла по своему этапу: музыкальная школа – музыкальное училище – консерватория. Она жила в сферах тонких, но, по совету Филипповны (пришедшей по итогам переговоров с мужем к дочери с подбитым глазом), вышла замуж за того, кто стопроцентно обеспечит хлебом насущным. И теперь между сонатами, сочившимися из рояля, послушно рожала, как на конвейере, детей, часть из которых уже откатилась от материнской яблони в Лондон.

Однако времена наступали другие. Всё больше красных флажков видел Вован. Они просачивались в красной помаде жены депутата, что он трахал больше не по страсти, а как кот, помечая территорию. Словно мстя народному избраннику за лишнюю несговорчивость. Однажды он так задумался, что, представляя, как сдавливает парламентарию голову, оставил багровые отпечатки на заднице его супруги. Он не её имел, а депутата, своё положение полутеневого воротилы от бизнеса, вынужденную роль подхалима для власть имеющих и бьющего сапогом в хребтину слабых. Так сложилась жизнь. Вован никогда и не думал, что могло быть по-другому. Ему ещё повезло, вырвал счастливый билетик: не скололся, не спился. А вылез из грязи да утёр нос всем бывшим отличникам из хороших семей, что сейчас сидели в его подставных конторах под вещим глазом тёщи да подтирали грязь под его бизнесом.

Как ни петлял Вован, охотники от властей всё ближе подбирались к его стае. Москва, всегда бывшая большой деревней, стала совсем маленькой. В болотистом Питере было всё схвачено-перехвачено на лет сто вперёд. Сибирь поделили косматые мужики, торговавшие оружием, и цыгане, подсадившие на иглу все крупные города. Надо было делать ход конём. Рисовать свою лотерею.

Деревянная дверь разлетелась на щепы. Да была бы металлическая, был бы иной подход, да тот же исход. Вован недоуменно повёл бровями. Всё было как в замедленной съёмке чужого фильма. Кто мог сунуться? Московские от имени Вована вдавливались под плинтус. Пытались гнуть своё горячие парни с Кавказа, но яйца оказались круче у Вована, поднявшего всех от мала до велика на борьбу с игом. «Да кто ж такие?», – всё крутилось у него в голове. Последнее, что он услышал, было: «От Коляна привет».