– Все! Наш сеанс подошел к концу, – поднимаюсь с жесткой кушетки и выхожу, хлопнув дверью.

Надо же такое придумать? Психотерапевт называется. За девять лет ничем не смог помочь, и видите ли, усмотрел прогресс в лечении. Почему бы вам Адам не продолжить пытку? Не продолжить себя убивать? Я видеть ее не могу, меня выворачивает наизнанку, дышать рядом с ней не получается. Какие, дьявол, друзья с ванильным безе?

После сеанса с Иваном Трындытовичем в расписании всегда стоит встреча с Черной пантерой, иначе не выдержу его лечение. Вы никогда не сможете дотронуться до другого человека. И что? Справлялся как-то и дальше справлюсь. К себе-то я прикасаться не запрещаю.

– Есть особые пожелания? – Черная пантера как всегда в шикарном костюме наготы. Убирает длинные темные волосы назад, призывно улыбается алыми губами, поглаживает пальцами темные ореолы.

– Лица твоего видеть не хочу, – сижу на кресле с заложенными за голову руками.

Она сворачивает полные губы в трубочку и приподнимает брови:

– Кто платит, тот и ставит условия.

Пока Пантера мастерски орудует ртом над членом, я не могу выбросить из головы сахарную вату в образе демонессы Лилит. Только и вижу, как она покачивает бедрами, изгибается каждой частью тела, будто из пластилина сделана, морская, дьявол, змея.

Как под краской смущения пытается прикрыть одной рукой грудь. Выходит не очень, наоборот, открывает больше чем прячет. Вызывает желание разгадать, увидеть, испытать, почувствовать руками.

В момент, когда кончаю от языка Пантеры, в мыслях прижимаюсь членом к воздушному шару кружев. И не вижу ничего, кроме прожигающих насквозь душу глаз. Звезда в каждом из них горит – Альдебаран.

– Ад, ты не со мной сейчас, – шепчет Пантера. – Ты знаешь, я не в обиде. Просто интересно, где?

– Где-то между Большой медведицей и Кентавром зависаю.

– А ты романтик, – говорит и с гортанным стоном опускается на меня.

– А ты фея, – смеемся в унисон.

Открываю дверь дома и сразу слышу крик жены дяди, тети Антонины:

– Ад, помоги! Я на кухне, – бегу не разуваясь. Тоня беременна, на девятом месяце. Обычно я не мешаю им, они не копаются во мне. Но с беременностью гормоны затмили мозг тети. Она все пытается играть со мной роль заботливой мамочки. Я должна знать где ты. Иначе не усну. Ты поел. Ночуй дома. Мне нельзя нервничать. И все в таком же духе.

– Блять, – Тоня с огромным животом стоит на табуретке и заливается слезами.

– Адам, – пытается говорить строго, несмотря на мокрые щеки и раскрасневшиеся глаза. – Я столько раз просила не выражаться при ребенке.

– Прости. Не сдержался. Ты как там оказалась?

– Залезла поправить крючок, – тычет пальцем в занавеску. – А слезть не могу. Страшно, – я же говорю, мозг съели гормоны.

– Тонь, ну ты же не обезьяна. Зачем карабкалась? – руки на груди сложила, губы надула, стоит будто хомяк, набивший щеки зерном. – Сейчас позвоню дяде. Он приедет или пришлет кого-нибудь, кто поблизости.

– А-а-а-ад, я писать хочу, не могу больше терпеть. Сними-и-и меня, пожалуйста, – скулит как щенок.

Дьявол! Нет и не проси. Я к тебе прикоснутся не могу, ни к кому не могу.

– Потом ты меня будешь от приступа откачивать? Помнишь, что было последний раз?

– Пожалуйста, Ад. Я умоляю, тебя, давай попробуем. Я не хочу обмочиться. Не хочу, чтобы Юрка меня такой увидел. Я и так ему весь мозг проела с беременностью.

– Блять, – не ты ему мозг проела, а гормоны твой сожрали.

– Не выражайся при ребенке.

– Ладно. Давай попробуем. Только скорую сначала вызову. Шучу, – если я смог дотронуться до ванильного капкейка, может пришло время и к тете прикоснуться. Не обнаженное тело будешь трогать, через одежду. Слова айболита Трындытовича.