– Значит, в таблетки и старания санитаров вы верите больше, чем в потусторонние силы? – лукаво сказал Виктор.

– Обойдемся одними таблетками, – строго ответил Брамс. – Чтобы мне без глупых шуточек! Да-да, без шуточек!

– Хорошо, доктор, – пообещал Младышев, пряча хитрую улыбочку. Он уже поболтал с санитарами и договорился, чтобы они посодействовали эксперименту. Втайне, разумеется, и совсем чуть-чуть. Капельку.

Степан Павлович вступил в свои новые владения, тешась весьма радужными перспективами. Он не собирался залёживаться; кроме того, он верил в непогрешимость людей интеллектуального труда, а медицина представлялась ему самым интеллектуальным из всех призваний. И да, уверенная настойчивость Петра Моисеевича внушала доверие.

Владения, надо признать, были довольно мелковаты для человека такой широкой кости и души. Привыкши занимать собою всё пространство, Сбитнев не знал, куда приткнуться в этих четырёх стенах. Справа ему мешал стол с двумя стульями, слева – постель, по центру он не помещался, а у окошка безмолвным стражем стояла тумбочка, не пуская к подоконнику. Покрутившись-повздыхав, пациент взгромоздился на койку; он не считал одноместное ложе вправе называться кроватью. Внимание больного привлёк узенький шкафчик в углу напротив – жалкое подобие гардероба. Дверцы шкафа закрывались не полностью; слегка распахнутые, они так и приглашали заглянуть внутрь. Внезапный порыв – и ноги Степана Павловича сами понесли увесистое тело к противоположной стене. Деревянное нутро, перекладина для вешалок, полка внизу, обшарпанная наружность…

– Ничего особенного, – тихо пробормотал Сбитнев, обращаясь непонятно к кому.

Он вернулся на койку и прилёг на правый бок, чтобы иметь возможность обозревать всю комнату сразу. Сбитнева не покидало ощущение, что если он повернется лицом к стене, то за его спиной начнётся неведомое движение. Конечно, Степан Павлович убеждал себя в абсурдности подобных опасений, ведь иногда даже смельчаку мерещится всякая всячина, стоит лишь остаться одному в незнакомом месте.

Вскоре пациента окутала сладкая полудрема. Сквозь полуприкрытые веки он томно обводил палату усталыми глазами, а комната все отступала куда-то вдаль. В какой-то момент Степану Павловичу вдруг показалось, что из углового шкафа выглядывает старик и грозит ему кривым, похожим на высушенного червяка пальцем. Пациент сиюминутно вскочил, протёр глаза, но ничего не обнаружив, снова отдался во власть покоя. Сон окончательно поглотил его, выдавливая из груди раскатистые всхрапывания…

– Обед! Обед! – истошно надрывалась буфетчица Валечка, гремя тележкой по коридору.

В жизни Валечка привыкла добиваться всего шаг за шагом, постепенно. Поэтому, развозя еду, она сперва раздавала самые маленькие на ее взгляд кусочки, потихоньку переходя к более крупным шмоткам. Это не могло не сказываться на внешнем виде больных. В итоге обитатели ближних к столовой палат выглядели дистрофично, середнячки сохраняли желудочный комфорт, а последние в очереди и вовсе страдали переизбытком массы. Иногда Валечка пыталась восстановить утраченный баланс, начиная с конца. Но ей так меньше нравилось, и вскоре она возвращалась к привычному порядку распределения питания.

Степану Павловичу в этом плане повезло. Ему, как жителю отдалённых регионов, досталась широкая тарелка свекольника и львиная доля мясного суфле.

– Приятного аппетита, дражайший, приятного аппетита! – сказал Пётр Моисеевич.

Он зашёл проведать постояльца, а заодно и одарить его надеждой. Брамс знал главное правило врачебной практики: чем чаще заходишь к больному, тем дольше пациент останется в больнице. Никто не откажется от повышенного внимания уважаемого специалиста просто так.