– О нет, ни в коем разе не верю, – поспешил заверить Сбитнев. – По-моему, всё это редкостная, ну редкостная глупость!

– Да, вы безусловно правы, полностью с вами соглашусь, ха-ха… Именно глупость, да, несусветнейшая чушь! А вот и ваша палата, – врач пригласительным жестом указал на небольшую комнатку.

Это была самая дальняя комната на этаже, последняя палата у окна. Рядом находилось несколько необитаемых кабинетов, закрытых на ремонт. Прочие «покои» занимали этаж с середины коридора до лестницы и отличались от этих гораздо более высокой плотностью населения на метр квадратный. В некоторых ютилось по семь, а то и по десять больных. Степану Павловичу же предстояло отдыхать в гордом одиночестве. Будучи натурой необщительной, он не особо опечалился.

– Скоро привезут обед. А пока располагайтесь, – улыбнулся Пётр Моисеевич.

Оставив пациента, он прямиком направился к своему помощнику Виктору Младышеву, юному талантливому специалисту. Виктор обучался у Брамса, вёл небольшую частную практику и строил честолюбивые планы на будущее, в которые помимо всего прочего входило и желание сместить спесивого учителя с высокого поста. Впрочем, пока эта перспектива маячила далековато за неимением достаточного опыта, а также из-за извечной привычки стариков всеми клетками тела врастать в свои «тёпленькие местечки».

Такое коварство мыслей не мешало Виктору ассистировать Брамсу в исследованиях, причём весьма удачно. На данный момент на повестке дня у Петра Моисеевича стояло написание монографии под названием «Развитие шизофрении у людей со скептическим складом ума». Вдвоём с Виктором они собрали обширный материал, однако необходимо было провести ряд экспериментов, чтобы закончить работу.

– Что скажете, Виктор? Каков наш новый пациент? – радостно бросил Брамс.

– Славный малый, – ухмыльнулся Виктор. – Как вы умудрились затащить его в больницу? У него ведь никакой серьезной симптоматики, даже карту не из чего плести!

– Знаете ли, Виктор, – пояснил Брамс, – в ходе наших изысканий я заметил, что скептики наиболее мнительны из всех категорий людей, когда дело доходит до их самочувствия. Они будут бесстрашно пить чай с ожившим покойником, не веря в байки о нечисти, зато при первых признаках лёгкого недомогания побегут к врачу за советом и заставят его чуть ли не сделать операцию, ха-ха! Уговорить их позаботиться о себе не составляет никакого труда. Да-да, никакого труда.

– Ловко, – кивнул Младышев, искренне восхищаясь учителем. Уж чего-чего, а смекалки у него не отнять. – И вы ни словом не упомянули ему о том, что в этой палате при странных обстоятельствах погиб больной? И что все прежние обитатели просили их выселить на следующий же день?

– Все прежние обитатели не были скептиками, – парировал Пётр Моисеевич. – Попадались весьма пугливые особы, которых и вид встрепенувшейся от сквозняка занавески приводит в ужас, да-да. К тому же, – добавил он, – я и сам не верю, что там кто-то есть. Больничные сказки, не более того.

– Мда? А вот мой друг Ладислав, ещё в Европе увлекшийся спиритизмом, утверждает обратное, – возразил Виктор, прикусив губу. Он проболтался, и теперь ему грозило разоблачение.

– Виктор! – укоризненно промолвил Пётр Моисеевич. – Я же просил вас не приводить никого в гошпиталь без моего ведома!

Врач всегда для солидности произносил «госпиталь» через «ш», хотя многие корили его за старомодность.

Младышев состроил физиономию раскаяния, поджав губы, словно скорбящая вдова, и спрятав взгляд красивых зеленых глаз под длинными ресницами.

– Ладно, ступайте, – велел Брамс, смягчив тон. – Надо приготовить все для эксперимента.