Мои ладони помнят, какие на ощупь его плечи.

Откидываю плед и медленно подхожу к Эю. Останавливаюсь у него за спиной. Он замирает, не донеся полено до огня. Присаживаюсь на корточки, почти касаясь Эя. Наверняка он чувствует обнаженной спиной мое тепло. Протягиваю руку — и беру стакан с виски. Пригубливаю — горько, почти гадко. Второй глоток проскальзывает в меня спокойней. Поднимаюсь.

Эй бросает-таки полено в огонь. Поворачивается ко мне лицом. Его глаза оказываются на уровне края моей рубашки. Медленно перетекая по мне взглядом, Эй поднимает голову.

— Эм… — внезапно охрипшим голосом говорит он. Поднимается, берет стакан у меня из рук и делает большой глоток. — Давай я приготовлю тебе глинтвейн.

Молчу, ведь сегодня мы понимаем друг друга без слов. И то, что я не хочу глинтвейн, и то, что его надо готовить — дать нам обоим время и пространство для мыслей.

Я беззвучно следую за Эем по гладким прохладным доскам. Он ставит кастрюлю на медленный огонь, по-прежнему предпочитая стоять ко мне спиной. Я присаживаюсь на край стола.

Эй откупоривает бутылку красного вина. В тишине отчетливо слышен каждый звук: как он обрезает пленку, вкручивает штопор в пробку. Легкий хлопок.

Эй прочищает горло.

Выливает вино в кастрюлю.

Как же тихо!

Я стою не шевелясь, даже дышу как можно спокойнее.

Эй опирается ладонями о плиту. На какое-то время, кажется, он забывает о глинтвейне. Потом достает из холодильника апельсин и чистит его. Кухня мгновенно наполняется свежим запахом цитруса. Эй забрасывает дольки в кастрюлю. Добавляет горошины душистого перца и щепотку мускатного ореха.

— Чего ты боишься, девочка? — не оборачиваясь, спрашивает Эй, затем отрезает ножницами уголок пакета с гвоздикой, добавляет специи в вино, помешивает его большой деревянной ложкой.

Сейчас я ничего не боюсь, Эй.

Он поворачивается, и я вижу его взгляд — глубокий, жгучий, призывный.

Я расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки.

Эй стоит, замерев, затаив дыхание.

Расстегиваю вторую пуговицу.

Мгновение — и он налетает на меня вихрем.

Треск ткани, звяканье пуговиц о пол, горячие пальцы, горячие губы.

Я словно прыгаю со скалы в море.

Я лечу.

Потом мы лежим на диване в гостиной, в камине потрескивают дрова. Я слушаю биение его сердца — спокойное, равномерное.

— А я боялся, что ты не дашь, — говорит он, будто сам себе.

Я морщусь.

Ну почему он все портит?!

Почему вообще мужчины все портят?

Поднимаюсь и обнаженной бреду в коридор в поисках рубашки. В спину мне чиркает зажигалка — Эй прикуривает сигарету.

На кухне висит завеса винного пара, мы не досмотрели за глинтвейном. Достаю из холодильника брусок сыра, наскоро его нарезаю. Жую сыр так усердно, будто сутки не ела. Так лучше думается.

Я не влюблена в Эя. Ну, может, совсем чуть-чуть и в исключительные моменты. И я совершенно точно его не люблю. Спокойно смогу повторить эту фразу вслух — разве что заикаясь — а это говорит о многом. Когда-то я даже в уме не смогла бы такое выдавить.

К Эю меня влечет физически. Это обалденное чувство. И очень опасное, потому что ослепляет не хуже влюбленности. Эй может сколько угодно пускать пыль в глаза, но я знаю: что-то не так. Да, физически я вполне привлекательная молодая женщина, но вокруг него наверняка вьется много других привлекательных женщин. Одну я не так давно пристально разглядывала в баре. Тогда почему он привязался ко мне? Из-за богатого внутреннего мира? Усмехаюсь. У меня даже не было возможности намекнуть Эю на это, не то что рассказать.

Может, он извращенец и его притягивает моя немота?

Мысль настолько неожиданная и в целом реальная, что я перестаю жевать.