Наконец, Зоя немного успокоилась. Я помог ей привести себя в порядок. И по-дружески обнял за плечи. Она обиженным ребенком прижалась ко мне.

– Давай, я провожу тебя домой. Хорошо?

Она в знак согласия лишь кивнула головой.

Мы вышли на улицу. Вечерний Гомель, умытый весенним ливнем, был опрятен и наряден в свете неоновых фонарей. Мокрый асфальт сверкал, переливался перламутром. Было удивительно свежо, а воздух чист и невесом, словно в деревне. Ветер, безжалостно разорвавший в клочья дождевые тучи, успокоился.

Мы с Зоей молча шли по обезлюдевшему тротуару Советской улицы. Я обнимал её худенькие плечи, и во мне боролись два противоположных чувства. Одно – жалость. Она переполняла мое сердце, и я готов был дать отпор любому, кто посмел бы посягнуть на покой этой хрупкой девушки. Но под своей рукой я ощущал тепло молодого женского тела, которое можно ласкать, целовать и которое, наверняка, способно дарить сказочные наслаждения. И ещё я чувствовал трепетное тело Антигоны, о которой мечтал последнее время.

И я нелицеприятными словами корил себя за постыдные желания – у человека горе, а я думаю о такой мерзости.

Чувствовала ли Зоя, как взволнованно дрожит моя рука на её плече? В таких вещах женщины лучше и тоньше мужчин разбираются. И взрослеют девушки раньше парней. Зоя шла рядом – тихая и молчаливая, и от этого ещё более таинственная. Я понимал, что надо что-то говорить – что-то вежливо-нейтральное, и не мог произнести ни слова. А ей, полчаса назад пережившей сердечную трагедию, наверняка было не до разговоров.

Вот и поворот на проспект Ленина. Днём здесь очень шумно от машин и пешеходов, а теперь довольно тихо и малолюдно. Сразу же за поворотом – Зойкин дом. В её квартире на третьем этаже, несмотря на позднее время, в окнах горел свет.

– А мама твоя не спит, ждёт тебя! – наконец-то я выудил из себя одну фразу.

– Она всегда ждёт меня, – как-то равнодушно ответила Зоя.

– Давай, постоим в подъезде, – предложил я. – Тебе надо привести себя в надлежащий порядок!

Я видел её припухшие от слёз веки и оставшиеся от помады полосы на щеках. И еще я надеялся сорвать с её губ хоть один невинный поцелуй. От этой надежды у меня забилось сильно сердце и участилось дыхание. Но Зоя не заметила моего волнения, тщательно вытирала глаза и щеки платком. Затем вытащила из сумочки расчёску, причесалась. Я исподтишка наблюдал за ней. До чего же красивая, зараза!

Зоя отряхнула свою одежду и строго взглянула на меня вдруг заблестевшими карими глазами.

– Посмотри, Толя, – всё в порядке?

– Высший класс! – оценил я её внешний вид.

Она взяла мою огромную ладонь в свою маленькую, миниатюрную, чувственную, с длинными, как у пианистки, пальцами и с признательностью легонько пожала её.

– Ты настоящий друг! – сказала она. – Я пойду, пожалуй. Прощай!

Ещё несколько секунд, и она уйдет. Она скроется за дверью, обитой коричневым дерматином, и мы с ней, может быть, уже никогда не встретимся. У нас просто не будет причины для этого. Но между нами должна же появиться хоть одна маленькая тайна, которая позволит продолжить отношения.

И для этого как нельзя лучше подходит поцелуй. Иного не дано. Скромный и застенчивый юноша, я всё-таки набрался мужества. И закрыв глаза, привлёк к себе Зою, пытаясь своими губами дотянуться до её губ. Но её распрямлённая ладонь стала непреодолимой границей между нами.

– Не надо, Толя! Только не сегодня.

И убрав руку, сама быстро, мимолётно коснулась моих губ и шустро побежала вверх по лестнице. «Цок-цок-цок!» – весело стучали её каблучки. Так весело, что будто и не было сердечной трагедии в доме Францевны. А может, тому причина – моя личность? – самонадеянно подумал я, запахивая куртку на груди.